Юрий КАРАНИН - Лучник. Любый мой. Книга четвертая

А должно было. Не привык Воевода к иному. Потому как ратная служба всегда ясности требовала, а иначе – и не Воевода ты. Оттого и к вере новой не слишком приохотился. Слишком уж мудреной она была: привычным вроде бы вещам находили, как они всегда говорили, божественное начало, – и вещи становились малопонятными. Сейчас, может быть, это многое и объяснило бы, но поздно об этом горевать.

А у родника никто больше не появился. И появлялся ли? Знать утомился Аромей от напасти этой. Не о том надо думать, а как людей своих отыскать, Императора своего.

Аромей, наконец, отделился от дерева и с привычным хрустом размял косточки. Не ослаб, однако. И это почти вернуло ему уверенность. Ну, пусть не уверенность, – когда еще она вернется? – но он готов был… жить, скажем так. А это совсем не мало.

И, не давая себе даже малой поблажки, устремился Аромей вперед, словно дружину за собой повел. И только, когда солнце на лес опустилось, остановился и начал ко сну готовиться. Третья ночь в этом мире.

Он не захотел ни есть, ни пить и провалился в сон сразу же, едва расположился на ровном месте, в окружении густых и достаточно высоких кустов. Сон был тяжелым, и Аромей неосознанно попытался освободиться от него, но не тут-то было: излишне реальный, явный до мельчайших подробностей и одновременно неправдоподобный, именно из-за этих подробностей и не менее неправдоподобного совпадения, сон одолел его и не выпускал до самого рассвета.

Это утро снова оказалось дождливым и холодным. Противная морось до мозга костей достала Еремея. Сейчас бы сидеть дома за кружкой медовухи, либо сыта, но князь повелел порушить капище, верой и правдой служившее обчеству, во имя нового бога. Повелел вчера вечером, но многие узнали об Указе только утром, когда уже начала собираться княжеская дружина.

Еремей знал, что многие в городе и округе не приняли новую веру, даже при том, что достраивались в граде новые храмы. Да, и как принять, если на смену многочисленным богам, с коими люд испокон веков жил в ладу и мире, коих и боялись, и любили, от суровой любви коих и плакали, и ждали защиты, пришел рисованный бог. Суровы были свои боги, и требовали немалых жертв, потому и существуют повсеместно капища. Новая же вера понуждает старую веру искоренить, а вместо капищ построить храмы. Но будет ли новый бог любить людей так же, как Перун. Или, скажем, Ярило.

Да и как он сможет один углядеть за всем этим сложным хозяйством, складываемым веками?

Видел Еремей, что готова к отъезду Главная Дружина, – и места себе не находил. Да и где его найти, когда понимаешь, что не успевают уже волхвы спрятать божков и идолов в чаще лесной, либо до поры до времени в землю зарыть?

И хоть не давал Ерема призывного клича, но Малая Дружина собралась в полном составе.

– Не хотим! – Выкрикнул чей-то молодой голос, – и Дружина нестройно подхватила:

– Не хотим. Веди нас, воевода.

Еремей растерянно стянул с головы шишак, растерянно посмотрел на братьев по оружию, затем соскочил с коня и припал к земле на одно колено.

– Некуда мне вести вас, дружинники. Там, за рекой, ворог лютый стоит. Он только и дожидается, когда мы в распре сойдемся. Один я поеду. Сон такой мне ночью приснился.

– А нам-то что делать, Еремей Иванович?

– Тут не указ я вам, дружинники. Только, помните, что жены и дети у вас. Их вы боронить должны.

– Так, бог-то тот рисованный больно уж непонятен. – И следом многоголосье: «Можно ли ему верить, Еремей Иванович? Силой ведь загоняют».

– Бог-то не причем здесь, дружинники. Не его вина, что всех под один гребень стригут, одним аршином мерят.

– Я в лес пойду. Пусть тогда попробуют меня окрестить силком. – С размаху бросил шапку оземь, судя по всему, ветеран, но Еремей не помнил его имени. Или Чуприна, кажется?

Однако, не было на разговоры времени, да, похоже, и наговорились уже.

Еремей поспешно заскочил к Бирюку, и, уже выходя, увидел, как растекаются во все стороны его вои.

Дружина княжеская наехала на капище с факелами. Сумеречно еще было, но не для свету факелы-то. Еремей видел, как нервно шарахаются во все стороны кони, как вои прячут взгляды за высокими воротниками да, в землю уставившись.

А не смог ведь князь полностью отлучить их от старой веры!

Дружина княжеская на конь была, оттого и не успели волхвы, совсем не успели. Да, и что значит бренное тело супротив оружия? Потемнел лицом Ерема, поскольку остается только одно: ему погибнуть вместе с идолами, ибо приказал князь непокорных рубить, идолов сжечь. Приказал, и первым двинулся к лику Перуна.

Еремей сдернул покрывало с камня. Он не был уверен, что камень сможет защитить, если даже боги бессильны, но таков был сон, а сны в купалову ночь, говорят волхвы, вещие.

Ерема невольно зажмурил глаза: ярко вспыхнуло капище-то, запылало. Но не так, как хотел князь. Вспыхнуло все разом, – и не вытерпеть человеку этого огня.

– Сгорит же лес, княже. И град сгорит. – Слышал Ерема, как застонали, запричитали дружинники.

– Все не сгорит. – Ответствовал князь, поводя окрест пустым взглядом. – Болота кругом. Вода огню хода не даст.

– Эх, княже. – Больно заныло сердце Еремы. – Мосты жжешь.

Водилось за князем такое, если хотел удержать дружину на месте.

Но сегодня он не смог ее удержать – дым, огонь и чад погнали их прочь, до самого града. А там уже, почитай, все горожане взбунтовались, не пустили дружину в город.

От того ли он проснулся, лучи ли солнца рассветного разбудили, но вскочил он на ноги, а душа во сне оставалась. Не мешало бы водицы испить и умыться.

Родника он не нашел, зато неподалеку озерцо оказалось.

Аромей наклонился к воде – и отпрянул: он и Еремей из сна – одно лицо.

Воевода недоверчиво встряхнул головой и снова посмотрел на свое отражение в воде. Так и есть – одно лицо. И имена похожи. Княжеского имени он не услышал, но не признать в князе Императора Члуна не мог. Или так уж себя настроил?

У снов, как говорится, свой резон, но этот сон не выходил из головы весь день. Ни есть не хотелось, ни пить, и ягоды не доставляли сладости.

Только к вечеру пришла первая догадка. Его товарищи по несчастью и есть дружина. А как иначе? Местные маги, видать, решили поиграть с ними.

Еще при деде Члуна-Икосаэдра, Члуне-Октаэдре, в Империи сильно «укоротили руки магам», дозволив заниматься магией только восьми Боевым Магам, да и то, только в боевых целях. Разумеется, Аромей этого не застал, но не велик этот секрет. Конечно, далеко не все согласились с этим, отношения обострились, – и уже Доде в самом начале своего правления предъявил Магам ультиматум. Маги в ответ на него отказались признавать Империю, и объявили Пригорье своей территорией. Доде не замедлил объявить им войну, – и… проиграл. Проиграл даже при том, что и Степь к тому времени начала гонение на магов. Более того, у злых языков нашелся повод утверждать, что это не без помощи магов Доде и «впал в детство».