Екатерина Дей - Я однажды приду… Часть III

Но мне уже было всё равно, бывает ли у меня эта горячка. Глеб от меня сбежал. Сразу всё вспомнила, поняла, почему сбежал, и мне стало очень обидно. А Олафу было всё равно на мои обиды, тот ещё доктор. Он взял меня за безвольную руку, пощупал пульс, зачем-то потряс моей кистью, оттянул кожу до боли, даже ущипнул.

– Всё в порядке, полежишь ещё день и можно в бассейн. Лея, немедленно обед.

Есть я не хотела, сжала губы и продолжала думать свою обиду на Глеба. Бросил, сразу и бросил, подумаешь монстр, видела его таким, сам показал, между прочим, вот моя память и достала. Интересно, теперь так и будет носиться по миру в тоске. А может, уже и не в тоске? А может, кого и нашёл уже, очередную Агату? В чувство меня привел смех Олафа, вошедшего посмотреть, как я ем, и продолжая смеяться, успокоил:

– Не нашёл, дурочка, он воевать поехал.

Я окаменела. Воевать. У меня сразу отказал голос, смогла только поднять на Олафа глаза.

– Катя, он мужик, командор, для него война привычное дело. Он уехал только сегодня утром, когда стало ясно, что ты поправляешься, температура стала падать и ты стонать начала, значит, оживаешь. Я сразу сказал – можешь ехать, с Катей всё будет хорошо. Не переживай, я ему позвонил, доложил, что ты пришла в себя. А теперь ешь, немедленно и много, к его приезду мягкость надо восстановить, а то похудела уже, страх.

– Да, Катенька, надо кушать, Вердо тебе всяких вкусностей приготовил, ешь милая моя, теперь тебе надо много есть и спать, ты ведь не спала совсем, даже Олаф ничего не мог сделать, молчишь, глаза открыты, горишь вся, невозможно было на тебя смотреть.

Но я плохо понимала, что они говорили, только одно слово билось в моей голове – война. Я прошептала:

– Какая война?

– Ты женщина, тебе об этом думать не нужно. Вернётся скоро твой Глеб.

– Какая война?

Олаф меня уже знал, понимал, не буду есть, ничего не буду делать, пока не ответит. Тяжело вздохнул и сказал уже серьёзно:

– Некоторые горячие головы решили всё-таки провести серию акций по всему миру. Глеб уже рявкнул на тех, кого смог достать по телефону, но сама понимаешь, это не всегда работает. Поехал воспитывать, пока есть время.

– Акция когда?

– Скоро девочка, скоро совсем, поэтому Глеб и уехал сегодня, ждать уже было нельзя. Ты вовремя решила поправляться.

Я закрыла лицо руками, но слёз не было, только ужас. Олаф подошёл ко мне и погладил по плечу.

– Ты не бойся за него, сил у него много и возможности такие, что мало не покажется. Да и поехал он не один, они все уехали – Олег, Виктор, Аарон, даже Андрея взяли с собой. Всё будет хорошо, только поправиться тебе надо, я ему картинку хочу послать, как ты его ждёшь, хочешь?

Слёзы уже душили меня, готовы были вылиться лавиной из глаз, и я только закивала головой.

– А вот рыдать не смей, нельзя, мужчин с войны ждать надо, а не потопы устраивать. Так, картинку вечером записывать будем, ешь немедленно!

Что уж в хлеб Вердо добавил, я так и не поняла, что в мясо и бульон добавил тоже, но вкусно очень. Да и не ела я, оказывается, три дня. Но сил есть у меня тоже мало оказалось, хотя я очень старалась, так и уснула с куском ветчины в руках.

Резко проснулась от мысли – вдруг опоздала. Долго думала, а куда я могу опоздать? Лежу на кровати в своей комнате, сытая, совершенно здоровая, опаздывать некуда. Но ведь проснулась зачем-то, зачем? В комнату стремительно вошёл Олаф и сразу позвал Лею.

– Немедленно одеваться прилично, посадим за стол и снимать будем.

Вот куда я боялась опоздать – с Глебом говорить, не так, ему сказать, а что сказать? Лея меня спрашивала, что буду надевать, а я только смотрела на неё и кивала головой. Что я ему скажу после своей истерики непонятной, страхов своих глупых? Олаф вернулся в комнату, посмотрел на меня, всё раскритиковал, рылся в гардеробной, достал другое платье, почему-то бежевое, чем синее не понравилось – непонятно. Не стал дожидаться, когда Лея меня переоденет, сам снял синее и надел бежевое, отошёл, полюбовался и сразу взял на руки, прокомментировал своё действие:

– Пока Глеб не видит, ты ему не говори, а то голову оторвёт, ни на что не посмотрит, знаю я его.

И я рассмеялась, напряжение спало, сразу поняла, что скажу Глебу. Прав Олаф, совершенно прав, только так можно было меня вывести из состояния ступора, каким-то важным делом, в которое я бы поверила, серьёзно отнеслась. Я не знаю, где установлены камеры в доме, Лея сказала, что во всех комнатах, в моей естественно тоже. Глеб всё видел – конечно, если не воевал в этот момент, не разносил чьи-нибудь дурные головы – видел, как я пришла в себя, как ела и спала.

Я уселась на стул в столовой, слушалась всех указаний Олафа: поверни голову так, выпрями плечи и всё в таком духе, как в старых ателье фотографий. Он театрально установил передо мной камеру, зашипел на Лею, молча сопровождавшую нас, мол, не мешай съемкам и махнул мне рукой. Включился красный глазок камеры, и я начала говорить:

– Глеб, я люблю тебя. Помнишь, когда-то я читала тебе стихотворение, как женщина ждёт с войны, я тебя жду, каждую минуту жду. Я знаю, что ты сильный, ты командор и всё такое, но всё равно боюсь, и буду всегда бояться за тебя. Ты занимайся там своими командорскими делами, спасай мир, а я буду тебя ждать дома, сяду у окошка и буду ждать.

Слеза всё-таки скатилась по щеке, я совершенно неприлично утёрла нос, всхлипнула, вздохнула и продолжила:

– Вы там воюйте и знайте, мы вас дома ждём всех. Вы, конечно, крутые все, сверхчеловеки, только помните, наше ожидание вам поможет. Лея, махни Андрюше ручкой.

Лея совершенно серьёзно подошла ко мне и помахала рукой в камеру.

– Олег, Виктор я вас тоже жду. Когда мир спасёте, вернётесь домой, я сразу жён вам начну искать, чтобы ждать вас было легче.

Опять всхлипнула, но удержала слёзы и продолжила:

– Глеб, помни, я люблю тебя, никогда и ничто не сможет нас разлучить, всё можно решить, только подумать надо и верить. Я петь ещё не могу, а слов сказать, что я сейчас чувствую, у меня не хватает, поэтому слушай стихотворением.

Нет тебя, а мне всё кажется, ты со мной.

Две судьбы в одну не свяжутся, ты со мной.

Ночь в глазах и одиночество, ты со мной.

Ты любви моей высочество, ты мой.

Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь.

И слышу я, мой бог, твой каждый вздох.

Я за тебя молюсь и слёз я не стыжусь.

Прощай, судьба хранит тебя.

Больше ничего, больше ничего, ничего.

Я не верю в расставания, я с тобой.

Между нами расстояния, я с тобой.

Где бы ни был ненаглядный мой, я с тобой.

Каждый час и каждый миг земной, ты мой.

– Вот, больше сказать мне нечего, ты просто иногда посматривай в свой маленький аппаратик, а там я жду тебя.

Олаф сидел и смотрел на меня глазами, полными тоски и боли, совершенно невероятной тоски. Как только я закончила говорить и посмотрела на него, он даже не смог мне улыбнуться, посидел ещё, только потом выключил камеру. Мы долго сидели молча, он смотрел на меня, а я вся сникла, даже не пыталась как-то изобразить бодрость духа. Наконец, он встал, подошёл ко мне и поцеловал руку.