Мария Фомальгаут - Волбешная нчоь

Встает. Уходит… Ну зачем ты встал, зачем ты ушел, зачем бросил свою машину – вот так, передо мной. Плохо ты знаешь народ аюми, нам только оставь что-нибудь, просочимся, проникнем – до последнего атома…

Приближаюсь.

Заглядываю.

Смотрю – еще не понимаю, еще только-только неумело складываю знаки в слова, в мысли, в… нет, не дано мне слышать языки, еще пращур бил по ауре – буквами, буквами, кричал, да проще жар солнца заморозить, чем тебя выучить…

Вздрагиваю.

Начинаю понимать – как-то неожиданно для самого себя…

Ласточка моя ненаглядная!

Веришь, нет, хоть сейчас бы все бросил, полетел бы к тебе, вот так, через миры, через звезды, да безо всяких кораблей, кто их выдумал, корабли эти, а так бы, замахал руками и полетел. Да какое там…

Начальник меня в три шкуры гнет… Черт, что написал… в три погибели гнет, три шкуры дерет, пока нормуль ему не сделаю, не отпустит.

Ничего, заживем… ты меня только дождись… дом куплю, как хотел, да что дом, я теперь себе виллу на лазурном берегу могу позволить. Чтобы дети наши там играли… я им каждому по яхте куплю…

Ты, главное, дождись, ты на других не смотри, оно понятно, другие-то вот они, руку протянула, и вот они все к тебе слетаются, а я далеко. А ты все-таки жди… какие-то полтора года в масштабах космоса – вообще, тьфу, и какие-то два световых года – тоже…

Твой Миталька.

Сокол ты мой ясный!

Хорош летать, все перья уже себе поистер, вернешься лысый. Что ты там не видел в своих звездах, каких еще гуманоидов не переловил… золотые горы мне обещаешь, реки, полные вина – не нужно мне ни хрена, мне ты нужен. Ты меня уже десять лет сказками кормишь, вернусь, вернусь, то есть, не ты меня, начальник тебя… пошли его куда подальше… Сам где-нибудь в Швейцарии прохлаждается, тебя на небо забросил… Плюнь ты на него, как на нечистую силу, и домой иди… А не то сама пойду вот так, за тобой, по звездам.

Твоя Шурочка

Вселенная вспыхивает ненавистью. Такой сильной, жгучей – даже не сразу понимаю, откуда, перебираю в уме всех врагов, начиная с первозданного хаоса. И смотрю – и не верю, что вот этот, непонятный, хрупкий, может источать столько злобы…

Не бойся, не бойся, я не обижу твои слова на экране, я не сделаю больно этим буквам. Нет, злится, прямо вижу, как шевелится в нем злоба, и хочет сказать мне что-то – и не может, боится обидеть меня.

Садится за электрическую машину.

Растекаюсь по полу – слезной лужей, он кладет на меня озябшие ноги, чтобы согреться…

Слышно, как в черном космосе ворочаются галактики.

Молчим.

До этого – дней десять, не меньше – молчали порознь, теперь, наконец, молчим вместе. Я даже и не верил, что с этим – чужим, непонятным, далеким – можно молчать вместе.

Чувствую – он устал не меньше меня, выгребая из мертвой пустыни крупицы чего-то там, высасывая астероид – хитромудрыми своими приборами. Я тоже вымотался, собирал по пустыне ничейные мечты, чтобы укрепить свою волю, искал относившиеся сны, чтобы приладить их к своим крыльям, хотел еще поискать воспоминаний, подкормиться перед долгими скитаниями, но из воспоминаний тут только его память, какая-то уж сильно… непонятная.

– Давно здесь? – спрашиваю.

– Здесь-то? Да полгода.

– А до этого?

– Да… это черт пойми уже какой по счету астероид… Тридцать лет туда-сюда мотаюсь. Задолбало уже…

– Почему не вернешься?

– Тебе какое дело?

Новый приступ ярости – какой-то странной, неуместной здесь.

– Она же ждет тебя… почему не вернешься?

– А не охренел, чужие письма читать?

Чувствую – сделал ему больно, нестерпимо больно. Вот и пойми его… как живой туман с синих земель, который чуть не так тронешь – и умирает…

– Прости.

– Прощаю.

Слышу, как в его голове бегают мысли, догоняют друг друга, хватаются за длинные хвосты.

Снова осторожно придвигаюсь к нему.

– А все-таки – почему не вернешься?

– Тебя не спросили.

– Шеф не пускает?

– Вот-вот… с-садюга.

– А сам в Швейцарии.

– Может, в Швейцарии, может, еще где.

– А плюнь на него, чтобы он исчез.

– Слушай, я на тебя сейчас плюну, чтобы ты исчез! Его не спросили… принес черт на мою голову… это вообще моя земля, тебе здесь какого надо?

Проваливаюсь в подпространства, тут же выхожу – в дальних комнатах, где электрическая машина. Что-то притягивает меня к ней – может, запрет, что нельзя смотреть, нельзя видеть… Плохо ты народ Аюми знаешь, нам только скажи – нельзя, и все, считай, мы это уже сделали…

Ласточка моя!

Мне без тебя плохо – смотрю на небо, ищу солнце, и верить не хочу, что вот эта крохотная блендочка на небе – это и есть солнце. А когда солнце заходит, ищу его на небе, не нахожу, чувствую себя так, будто у меня что-то отобрали.

Веришь, нет, бросил бы все, ушел бы к тебе – вот так, по пустоте, это если скорость моя шесть километров в час, а от меня до тебя сейчас – три световых года, это через сколько же встретимся, посчитай…

Поезжай в Париж, там сейчас шеф мой, убей его к чертям собачьим, а труп в Сену сбрось. :))))

Он меня уже достал… Честное слово, здесь уже забывать начинаю, что такое Земля, как выглядит солнце – не блендочка в небе, а настоящее, лицо твое забываю, ты мне что фотки-то новые не скидываешь, только этим и живу, что на них смотрю…

Твой Миталька

Гагарин ты мой разнесчастный!

Я поеду в Париж, и шефа твоего прибью, а потом доберусь до астероидов твоих, и тебя заодно туда же… в Сену. Хорош уже по звездам своим мотаться, все звезды не пересчитаешь, всех денег не заработаешь. И вообще, выбирай давай, ты на ком женишься, на мне, или на миллионах своих. А то смотри, вернешься, а я выйду замуж за какой-нибудь счет в банке… согласны ли вы взять в мужья процент с прибыли, быть с ним и в стагнацию, и в кризис…

Твоя Пенелопа, окаянный ты мой Одиссей.

Я пересчитал письма – их оказалось восемьсот с лишним тысяч, похоже, переговаривались они каждый день, и не по разу. Какой-то странный ритуал – которого я не понимал, как и все остальные его ритуалы…

Тревога…

Еле успел – метнулся под столы, замер, затих, наполовину вывалился в соседнее измерение, чтобы уместиться. Он вошел – усталый, замотанный, устроился перед электрической машиной.

Странный…

Душа его там, а сам он здесь, и хочет воссоединиться с душой, с сердцем, со своим миром – и не хочет.

Как можно – одновременно хотеть и не хотеть…

А что в этом мире не странно…

– Вроде бы все… – он оборачивается, подмигивает мне, – ничего не забыл?

Не понимаю его. Не понимаю – как можно что-то забыть.

– А то я всегда так… сначала стартую, потом вспоминаю, там вышку не убрал, сям приборы из шахты не вытащил…

– Приборы.

– Что приборы?

– Приборы… в шахте… в восьмой.