Александра Нюренберг - Превратись. Вторая книга

– Машина не на самой Дороге стоит?

И увела их в дом.

Первое, что они увидели: посреди росло из паркета вековое дерево. На крепких сучьях лежали подушечки. На самой длинной ветке висела люлька, так же, как и стены, сплетённая из коры и скрепленная жёлтой смолой. В люльке кто-то ворочался. Подойдя и покачав её, Сари усадила их на трёхногие табуретки, спешно принесённые двумя котятами постарше Ватрушки.

Веда по неуловимым признакам поняла, что эта необычная мебель, вероятно, предназначалась сугубо для гостей, притом, гостей почётных: котята сопели, скосив глаза на стулья и даже возникла заминка при втаскивании в дверь, которая была чуть уже, чем в домах, скажем, Кропивника. (Обитатели родного посёлка тоже различались по объёмам своих почтенных тел, но как-то, по неписанным законам, предполагалось, что в дом следует входить в человеческом облике.)

Устанавливая табуреты – Веда отметила, что сиденья наборные из различных видов дерева, в том числе, кажется, и весьма редких, даже драгоценных пород, и тщательнейше отполированных – молодые леопарды (им было по семь-девять месяцев, и лапы их были велики) не сразу сообразили, как установить табуреты, и поглядывали на них маленькими быстрыми глазами с трогательным интересом.

Сари, сновавшая по горнице скорее из ритуальных соображений: приоткрыть пошире ставенки, что-то переставить на низеньком комодике и убрать для чего-то одну из вышитых потрёпанных подушечек – властно и вполголоса приказала подростку – тому, что тянул на девять месяцев:

– Протри.

Котёнок вынырнул на улицу и вернулся с малым рушничком, которым принялся, шевеля и наставляя уши, тереть цветной табурет. Второй, помладше, смотрел на сиденье так, будто примеривал себя на нём. Он уже, под видом удобнейшего обустройства, вознамерился прыгнуть на мозаичное, из треугольников и ромбов сёдлышко (табуретки были прогнуты внутрь), но Сари, разгадав его мысль, немедленно отставила обоих помощников, попросту молвив:

– Годи, милые.

Котята ускакали, но младший в дверях обернулся посмотреть на табурет. Потом он мельком оглядел гостей, остановившись взглядом остреньких глаз на ногах – белых, затёртых дорогой кроссовках Всеволода и пыльных туфельках Веды. Зрачки его, как высокосортная чечевица, крупные и чёрные, расширились.

Веда поняла, что его изумило строение колена, вывернутого не в ту сторону.

Коты ушли.

Сари притворно вздохнула: «Шпана», – и немедленно заговорила другим голосом:

– Уж и не знаю, как вас и принять, как усадить.

Традиционным жестом обмахнув и без того непыльные табуреты (хранили их и хорошо, и близко, раз принесены они были тотчас) своим синим передником, Сари, вопреки собственному утверждению, усадила их очень властно, и, присев на сук дерева, сообщила:

– Чирлу сейчас накроют.

– Прекрасно. – Растерянно сказал Всеволод.– Да вы не беспокойтесь, мы бы и сами. …Мы тут видели магазинчик…

Сари перебила:

– Там ничего нету: одни удочки для наших старых дураков. Одного вы, небось, видели. Одичал, одёжи не носит… Привратник наш.

– Это тот, что под розами живёт? – Осведомилась акула.

Сари подтвердила кивком.

– Старый стал, дикий. Всё про прежние времена разговаривает…

Она оборвала себя, не желая наскучить усталым с дороги людям, или так показалось Веде.

– Вы с ним не очень.– Добавила хозяйка, поднимаясь.

Она принюхалась – в распахнутые ставенки потёк чудеснейший запах, от которого у Веды даже зубы защёлкали.

Пройдясь по комнате и выглянув за дверь, Сари что-то кому-то крикнула очень повелительно. Должно быть, поторапливала. Вернувшись на своё место, с которого она убрала уютно потёртую подушечку, Сари вспрыгнула на ветку и, расправляя складки одежды, красиво свисавшие с хвостом до паркета, повела приятнейший разговор – спросила сначала про «жужжалку» -так она именовала владельца бензоколонки и, вновь посетовав на его наглость, заговорила про жару и дорогу.

Говорила она вроде бы обычные вещи, но так ловко оправляла свои бесконечные юбки, пошучивала, а, главное, так вовремя угостила их разведённым с водою медвяным каким-то винцом, внесённым в сверлёных бамбуковых тростях одним из благонравных котят (тем, что старше) и собственноручно раскупоренных ею, причём, с горлышка каждого сосуда была снята сургучная печатка на берестяной ленточке – что истомлённые дорогой и жарой, не говоря уже о переживании на поле с перепёлками, Всеволод и Веда ожили и почувствовали себя посвежевшими. Они тоже ощутили в себе силы вступить в разговор, поддерживаемый дотоле в основном хозяйкою.

– А где все? – Отпивая из гладкого и тонкого бамбукового бокала полглотка прохладного и острого лёгкого вина, спросила Веда.

Сари предупредительно протянула салфетку дракону, кашлянувшему и смущённо отирающему тылом руки губы, и другой лапой махнула в сторону люльки:

– Ушли на быков. За лес, на север. К вечере будут.

Она улыбнулась, не размыкая губ:

– И будут рады. Не часто…

И она замолчала, устыдясь, видно, что гости могут принять эту радость за обычные хозяйские словеса при появлении негаданных нахлебников.

Тут обе створки двери из морёного и не осквернённого краской серого благородного дерева, разошлись, и внесена была юными котами на овальных двух подносиках гигантская рыжая яичница – все глазки отдельно.

Всеволод вспомнил про перепелиное яйцо и потупился.

– Да зачем вы придумываете.– Еле вымолвил он и осёкся совсем, как Сари, но по другой причине: его заглушила яичница.

Ах, как хороша яичница-чирла в жаркие четырнадцать часов на Большой сурийской дороге.

Веда, ничуть не застеснявшаяся, воскликнула:

– Да тут все сурийские яйца! – чем вызвала довольный смешок суетившейся с достоинством возле яства хозяйки.

– Ну, это не последние.– Всучивая каждому на колени подносик с громко разговаривающей и бранящейся яичницей, успокоила.

Белок был белее глаз чернокожего сурийца с юго-востока, желток более жёлт, нежели волосы девушек северо-запада.

– Засчитайте ему то, что он кокнул на вашем поле в двух верстах ниже по дороге. – Не унималась акула, которой хозяйка первой подложила пачку салфеток – они были из тонкой и крепкой бумаги.

Услышав разоблачение, сделанное дерзкой акулой, дракон едва не упустил с колен подносик.

Сари, сказав «Те, те, так вот оно что», подносик невероятно грациозно поймала и утвердила на коленях гостя. Она заглянула ему в ясные глаза и так лукаво, так щедро улыбнулась именно и только глазами, что слова извинения замерли у Всеволода на полдороге – интересно, где это?

Веда шумно нюхала рыжие озерца яичницы.

– Извиняйте, – заметила Сари, – что неприкрытую внесли. Я, знаешь ли, милая, – отнеслась она по-женски к одной Веде, – не люблю прикрывать, чем бы то ни было, чирлу: она от этого делается, как бы в затмении. Оно и то ладно: всё Божья пища, но на любителя.