Андрей Белянин - Ночь на хуторе близ Диканьки

– Докладывай, что произошло? – переворачиваясь на другой бок с риском навернуться с лавки на пол, потребовал молодой человек. – Чего я не знаю?

– Добре же, а тока и вы не храпите!

– Угу… хр-р…

– Так вот вам за то тумака!

Николя вскочил на ноги, дал сдачи, и добрых пять минут верные приятели тузили друг дружку под микитки. Кузнец был в разы сильнее, но у паныча-гимназиста руки длиннее и реакция лучше. Ни за что ни про что, так, по причине широты русской души, они дружно наградились затрещинами и плюхами, после чего несколько подуспокоились, пожали друг другу руки и присели рядышком на лавку.

– А шо ж, паныч, нехилый совет подкинул нам тот чертяка?

– Он хитрил, как мог. Ты же понимаешь, что их диавольскому племени только дай заморочить честного козака.

– Та то ясно як билый день! Но и мы ж не сплоховали, обвели господина исправника вокруг пальца, як дитё малое. Знаете, шо вин кричав в голос, когда до своего тарантасу бежав?

– Нет, типа откуда же, этот ж не я там с трубой обнимался…

– «Кой чёрт понёс меня в Диканьку?!»

– Звучит как тост.

– А я за шо! Може, про то треба трохи выпить?

– Ну разве что совсем по чуть-чуть. А то ко мне, кажется, уже тётушка принюхиваться начинает. Причём сама-то, шалунья старая, без рюмки наливочки за стол не садится.

– Обижаете, паныч! Мы ж з вами не пьяници какие пидзаборные, тока ради доброго здоровьечка и пригубим…

Вакула церемонно достал из секретного уголка заткнутую бутыль мутного самогона и две маленькие глиняные стопки, на один глоток, не более.

– Кой чёрт понёс меня в эту Диканьку! – дружно проорали они, чокнулись и торжественно выпили, по русской традиции занюхивая рукавом.

Николя, как человек начитанный, всегда любил театр, поэтому вся честь написания сценария сегодняшней проказы, несомненно, принадлежала ему. Что бы такое устроить: время рассчитать, детали подготовить со всевозможной убедительностью да ещё и спрятаться суметь у всех на виду – нужны и руки и голова. А с другой стороны, ведь именно Вакуле по ходу всего дела ещё приходилось появляться в нужный момент с сокрушённым лицом и словами «нечисть балует…».

Признайте же, что на эдакие вещи ох какой редкий артистический талант нужен, поди, уж никак не хуже, чем у солистов Нежинского провинциального театра, которые порой со сцены в цветах по колено уходят, а в иной час и под градом мочёных яблок бежать пытаются.

Ибо ежели поймает публика-дура, то так отметелит, что только в богоугодной лечебнице и спасение, коли доковыляешь, конечно. Об чём каждый артист заранее беспокоится, потому горилку, сало и пятнадцать копеек медью завсегда в саквояжике держит на всякий пожарный, мало ли как спектакль пойдёт? Вот то-то и оно…

– Так шо ж, паныч Николя, перемогли мы систему? – улыбнулся кузнец.

– Да хрен её знает, если честно. А вот то, что пани Солоху мы спасли, это уже как пить дать, ничем не опровергнешь.

– Господин исправник орал матерски, шо не ведьма она, а дура!

– Практически индульгенция, – согласился Николя.

– Но дура, то ж не обидно?

– Это как минимум не подсудно.

– То так.

– А я о чём?

– Так и оно ж…

Друзья помолчали, думая каждый о своём. Николя, как нам доподлинно известно, размышлял на тот момент, имеет ли он право человеческое художественно изобразить пана исправника, за похождениями которого наблюдал издали. Вот ведь, с одной стороны, не изобразить неудобно, ибо их высокоблагородие, как ни верти, а участник всех вышеперечисленных событий!

Но ведь, с другой стороны, в свою рукопись молодой человек первее всего вносил лица и образы (хоть вернее было бы сказать – хари и морды!) лично виденной им нечисти. Нет, портреты ярких диканьковских персонажей тоже находили себе место на бумаге, но было их в разы менее. Николя сам себя ловил за чуб на том, что графические портреты врагов рода человеческого удавались ему не в пример веселее, раскованнее и даже в чём-то художественнее.

Хоть и признанные столичные рисовальщики наверняка высмеяли бы молодого человека за его наивные потуги, но была ли у него иная возможность доказать свою правоту? Просить господина Егорова или уж самого Карла Брюллова плюнуть на культурную Италию, где у них оплаченный пансион, и приехать со всей своей палитрой на благословенную в тиши и неге своей неньку Украину? Так они и разбежались оба…

– А ты о чём задумался?

– Так шо… про Оксанку, трохи сердце щемит.

– Что ж так? Я, признаться, думал, что у вас всё уже на мази, осенью сватов засылать. Нет?

– Ни, – тяжело вздохнул кузнец. – Який же бес розумеет, шо на уме у бабы? А коли вона ще дивчина, так и…

– Туши свет, бросай бомбу?

– Две! Оксанка, она ж така… така… ну як сказать… От ежели б вашей милости взбрело ангела словами описать? Вот тут талия тонкая, а от тут…

– Вообще-то ангелы бесполы.

– А от тут у ей грудь от такая-а-а!!!

– На себе не показывай, – завистливо вздохнув, посоветовал Николя. Кузнец быстро опустил руки. – Что, совсем дело никак не движется?

– Ой та боже ж мой, можно подумать, шо я б вам не сказав?! Стоит, як пидсолнух в огороде!

Именно что не сказал. Вакула вообще не любил делиться личным.

Через пару минут Николя полностью был в курсе всех проблем тонких взаимоотношений единственной дочки козака Чуба и единственного сына дражайшей вдовы пани Солохи. Пару раз молодой человек едва удерживался от неприличного хохота, закусывал губу, но слушал не перебивая…

– Так от я вже сам и не розумию, треба оно мне али не? Она ж дивчина з сюрпризами та закидонами. У прошлых вечёрках опять спрашивала, добуду ли я ей те лабутены.

– Э-э…

– Ну то бишь черевички, да только на иноземный манер! А нешто я знаю, шо це таке, энти лабутены?

– Ну вроде как обувь, да? – уточнил Николя.

– Взутя, – поправил кузнец.

– Обувь.

– Я ж и кажу, взутя!

– Да ёлкина мама, пусть будет взутя, – всплеснул руками бывший гимназист. – Но по-русски это всего лишь обувь, чтоб ты знал!

– Так я и знаю…

– А чего тогда выё…ёживаешься?

Вакула поразмышлял, кротко вздохнул и признал, что реально выёживаться было не над чем.

– Отлично. Так вот, – примирительно протянул Николя. – Если мы с тобой самого господина исправника на сто восемьдесят градусов развернули, так неужто же ты будешь впадать в грусть из-за…

Кузнец гордо расправил плечи, ненавязчиво заполнив небольшую комнатку едва ли не от стены к стене. В карих глазах мелькнул опасный огонёк.

– Та вы, паныч Николя, никак меня обидеть хотели? Нешто я не вольный козак, нешто у меня гордости нема, шоб ось я так из-за какой-то юбки слёзы лил? Як тот, этот, ну… ваш, который… вин её ще потом придушив?

– Отелло, – догадался образованный друг.