Михаил Сидоров - Записки на кардиограммах (сборник)

– Ладно, «после судорог» ему нарисуем и в Солидарь скинем.

Они закинули алкаша на пол, тот даже не рыпнулся.

– У-у-у, паскуда – поубывав бы! Двигаем, Вов…

Утром все были слегка не в себе. Начальство отсутствовало – суббота, и на столе стояли банки с джин-тоником. Корзина в углу была заполнена ими доверху, но это не спасало ее от могучих баскетбольных бросков. Жестянки летели по навесной траектории, как снаряды из гаубицы, и со звоном приземлялись на вершине внушительной пирамиды, разваливая без того шаткое сооружение.

– Три очка. В яблочко!

– Дай я.

Бросок, полет, грохот.

– Мазила!

– Ладно-ладно – где ты сидишь и где я. Сравнил.

Появился Северов, уже собранный.

– О! Ты, я вижу, времени не теряешь. Поправишься?

– Не. Домой, спать.

– Когда в следующий раз?

– Через три дня.

– Не надрываешься.

– Так молодость же уходит. Буэна вентура, амигос!

Я тронула его за плечо:

– Привет. Выходишь?

Северов вытащил из ушей лапки наушников.

– Что слушаешь?

– Ю-Би сорок. Самое то после суток.

Двери открылись. Он вышел первым и подал мне руку.

– Тебе куда?

– Прямо.

– Пойдем кофе выпьем.

– Денег нет. Аллес гемахт.

– Я угощаю.

– Не хочу.

– Пойдем.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Что, так серьезно?

Я кивнула.

– Тогда пошли ко мне. Позавтракаем, как люди. Не торопишься?

– Нет.

Мы шли по наледи, скользя и взметая фонтанчики талой воды. Он оттопырил локоть, и я взяла его под руку. На душе было хорошо и спокойно. Мы молчали.

– Чуднó, правда?

– Угу.

– Возьмем что-нибудь?

– Не надо, все есть. Ты творог любишь?

– Люблю.

Разбрызгивая грязь, пролетали маршрутки. Мы выжидали. На лицо оседала противная влага.

– О, «окно». Бежим?

В подъезде было тепло и сухо. Когда мы зашли, под лестницей завозилось и из-под нее выползли две собаки. Одна рыжая и суетливая, другая угольно-черная, мрачная, непрошибаемая. Рыжая егозила, черный же молча ткнулся Вене в ладонь и вопросительно посмотрел вверх. Северов вытащил пакет с обрезью и разделил между ними. Псы зачавкали.

– Твои?

– Общие. Это – Базука, а этот, черный, Маузер.

– Давно они тут?

– Года два где-то. Зимой появились, щенками. Холодно было, жалко. Домой, правда, никто не взял, а так – пустили. Половики постелили, миски поставили. Как подросли, ошейники им купили.

– А кормит кто?

– По очереди.

Мы поднимались. Стены закатаны светло-зеленым, потолок – свежей известкой, а огромные, до потолка, рамы выкрашены белой краской. Лампы закрыты плафонами, перила – гладкими деревянными планками.

– Только цветов не хватает.

– На зиму убираем – мерзнут.

– С ума сойти! У нас, помню, на станции Че с Паком хотели сортир облагородить – так никто не скинулся, а тут целый подъезд…

– Ну, у нас тоже не все гладко шло. Была пара уродов – харкали, бычки кидали, счетчики повадились свинчивать. Мы их предупредили разок, а потом пришли и отметелили всем подъездом. Каждый по разу сунул – в момент исправились.

– Сурово.

– Зато эффективно. Пришли.

Он жил на четвертом. Деревянная дверь, один замок.

– Входи.

Маленькая прихожая, высокое, в рост, зеркало. Напротив двери фотография в рамке – узкоглазая девочка заразительно улыбается в объектив. На стенах проклеенные прозрачным скотчем карты и яркие красно-белые флаги в звездах и полумесяцах.

– Ну, блин, ваще-е! Откуда?

– Этот – из Турции, а тот из Туниса.

Прикрученная к стене панель с крючками: пуховая жилетка с буквами WWF, теплая клетчатая рубаха, зимняя куртка с карманом, словно у кенгуру. Ящик для обуви, треугольный столик в углу. Ключи, спички, перчатки, мелочь. Пачка квитанций, зажатая канцелярской клипсой.

И чисто. Тепло и чисто, как в подъезде.

– Проходи, обнюхивайся; я скоро.

– А ты куда?

– На кухню, завтрак готовить.

– Можно в ванную?

– Валяй. Чистые полотенца там.

– Можно я душ приму?

Он поднял бровь.

– Сильно! Принимай.

Совмещенный санузел. Все в кафеле, убогая сидячая ванна заменена простой душевой кабиной с прозрачной, усеянной морскими звездами занавеской. Рядом стеллаж: наверху полотенца, внизу корзина для барахла. Ярчайший свет, стиральная машина в углу.

– Держи.

Он просунул в дверь выцветшую ковбойку и через секунду уже гремел посудой на кухне.

Блестящие краны, ласковая вода. Я долго стояла под душем, сдерживая нетерпение, наслаждаясь предвкушением нового, ни на что не похожего…

Он пробарабанил в дверь.

– У тебя там еще жабры не выросли? Выходи, кушать подано…

На столе стоял завтрак. Яичница с жареными сосисками, творог, кофе.

– Ух ты! Америка. Каждый день так завтракаешь?

– Только после работы. А так, обычно, овсянка, яйцо, жареный хлеб…

– У тебя так кайфово. Особенно в ванной.

– А то! Сам делал. Каждую плитку помню, как кум Тыква кирпичи. А этот… этот я купил на те деньги, что скопил на курицу к празднику…

– А мебель? Тоже сам?

– Ну. ДСП, полсотни шурупов и самоклейка.

В кухне светло и не тесно. До всего можно дотянуться не сходя с места. Мягкий свет, фотки на стенах.

– Твои?

Он кивнул и отхлебнул кофе.

– Передай печенье.

– Если б не я, наверное, сразу в постель завалился?

– Не. Сначала поесть, затем в душ и только потом спать. Как проснешься – еще раз в душ, и три дня как белый человек.

– Хорошо тебе. Многие после суток вообще не ложатся – семья, обед, уборка или на вторую работу надо, а с утра снова на смену.

– Ну и зря. Не приведи господь, оторвет ноги по самый член – о чем тогда вспоминать? О битой пьяни? О немытых бабах с опрелостями под грудями?

– Бррр.

– Знал я одну тетку – тридцать лет на одной станции отработала. Вышла на пенсию, встречаю ее через год: что, спрашиваю, Инн Санна, скучаете по скорой? А она: Веня, я ее ненавижу! Я сама у себя жизнь украла – такое ощущение, что все эти годы в коме была.

– А если другого ничего не умеешь?

– Это только так кажется. Посиди, подумай, мечты свои вспомни.

– Мечтой сыт не будешь, все равно на что-то жить надо.

– Ларис, крыша есть, тепло подводят, одежды навалом, в кране вода горячая, в магазине еда готовая – ни сеять не надо, ни жать, ни скотину откармливать. Знай, чего хочешь, делай это и будь счастлив.

Он потянулся.

– Ладно, осваивайся. Я в душ…

Окна выходили на восток и на юг. На уровне подоконника качались верхушки деревьев. Балкон застеклен, балконная дверь распахнута, в комнате светло и просторно. Легкая тахта – простыня растянута квартетом хирургических «цапок», – и стеллажи от пола до потолка. Книги, кассеты, компакты. По обе стороны от окна, в углах, треугольные столики – на одном компьютер, на другом усилитель.