Роман Шабанов - Продаются роли!

Ивану тогда понравилась то, с какой легкостью человек в форме говорит о сыне, искусстве, не сверкая погонами и положением. Наверное, у капитанов так принято, подумал Иван.

Но сегодня скрестились шпаги перед всеми слоями, званиями. Он не признавал никого. Слишком сильно было действие этой отравы, этого порошка, которое возымело действие над ним. Он думал только о том, как можно использовать… человека, главное орудие, винтик в его разрастающемся механизме, который как огромный паук, появившийся из кокона, стал выпускать свои железы, чтобы контролировать все и в то же время дать свободу этому насекомому, ибо он знал, что только свобода способна привести к чему-то стоящему и весомому.

Младший сержант. В качестве какой прослойки подойдет он? Разве что в качестве защитной части? Это может случиться. Спектакль-протест, спектакль-вздор, спектакль-возглас. Как во время последнего представления Мольера, 17 февраля 1673 года, в «Comédie Française» королевская гвардия окружила театр. Но парень был смешон. Хрупок, неповоротлив, смущен своим поведением. Он убежит при первом натиске, как услышит звуки шпор и ржание лошадей за оградой.

– Не догонишь, – произнес Иван. Сержант оглянулся, словно ожидал подмоги. Подмоги не было. Люди спешили по своим делам. Зеваки разошлись.

– Это что, угроза? – произнес служивый, и это явилось своего рода стартом для молодого человека, который уже наметил для себя траекторию движения.

Иван не ответил. Он в очередной раз побежал.

– Не много ли я бегаю? – подумал он, преодолевая стоящие такси, перепрыгивая через полуметровые барьеры, занося тело на бампер и скользя по нему, как на водяных горках. Но тут же себя убедил: – Нет, не много.

Он бежал по первому метровому кирпичу пешеходной улицы и цепочка художников – в шляпе, с усами, представители родной станицы и неближнего света, пишущие на холсте и в блокноте – в зависимости от толщины кошелька, проводили его взглядом. Солнце лениво подмигивало ему из-за облака, как фарцовщик торгующий контрабандным товаром в эпоху перестройки. Мужчина в широкополой шляпе около «32 кофейни», восседая на производном своего звучания – усилителе, выбивал волшебные звуки на ситаре, перебирая ловко струны на двух грифах, сердцах одного тела. Его седая борода, сливаясь с висками плавно переходила в курчавые волосы, которые покрывали его уши, служа дверцей для погружения в его необычный мир.

– Да, мама? – ответил Иван. Его телефон вибрировал, когда он пересекал территорию Дома актера. За ним мчался бравый сотрудник, придерживая табельное оружие.

Мама говорила о своих проблемах – о запущенном саде, соседе который жалуется на кислое молоко в магазине, тишине, которая ее угнетает в последнее время.

На площадке перед итальянской кофейней было столпотворение. Иван проник в плотное кольцо, оказался зажатым страстной парочкой, которая даром время не теряла, а страстно обнимались, найдя в этом диске своеобразное убежище. В центре стоял парень. Он восседал на с виду обычном велосипеде. На плитках были очерчены мелом линии. На линиях были цифры 100, 300, 500, 1000. Но эти цифры обозначали не расстояние, а денежный эквивалент, который можно заработать. Но как?

Мама вспоминала, как он уехал слишком резко, поставил перед фактом, не дал возможности подготовиться морально.

Нужно было проехать на приготовленном красавце-велосипеде данное расстояние. Всего-то. Естественно, появился желающий, он сел на двухколесного друга, крутанул педали и опрокинул его на себя, вызывав недоумение у толпы. Что-то было не так с этим велосипедом.

Мама говорила о том, что сварила варенье, но есть его некому, так как сама не любит сладкое.

И только сейчас Иван заметил картонную табличку «Дикий велосипед». Он скидывал седока. И второй парень, смеясь над предыдущем, сел на двухколесного и через мгновение лежал на земле, не совсем понимая, что произошло.

Мама говорила о том, что в этом году картошки будет на редкость много, а сарай, где она обычно хранится, прогнил из-за обильных снегопадов прошедшей зимой. Мама говорила о корове, о купленных ягнятах.

– Какая корова, мама? – сказал Иван. – Не надо звать бабушку.

Что-то не так с рулем. Иван знал устройство велосипеда. Неоднократно крутил, снимал, добавлял новые детали. Дополнительные шестеренки. Наверняка. Сам организатор аттракциона демонстрировал – пересекал первую, вторую, четвертую отметки. Наловчился.

Мама утверждала, что дети должны возвращаться, даже если и ушли из дому. Это же их дом.

– Нет, я не могу, – резко сказал Иван, остановившись около «Макдоналдса», переводя дух.

Мама молчала.

– Не знаю когда, – ответил Иван.

Мама продолжала молчать.

– Не скоро, – сказал Иван и нажал красную кнопку на телефоне. Телефон затих, храня тепло последнего разговора.

Пробежав по пешеходке, в своем экстравагантном костюме, не успев шокировать публику, а только обратить на себя внимание брата художника и ребенка с петушком на палочке, он забежал в дверь с колокольчиком и утонул в ворохе платьев. Сержант пробежал, оглянулся по сторонам, спросил что-то у продавца антикварных книг, тот покачал головой, сержант снял фуражку, вытер пот, еще раз оглянулся и пошел назад спокойным шагом.

– Да, но у нас только женское белье, – услышал он над собой голос. – Исключительно женские коллекции белья.

Иван оказался зажатым между юбкой и кардиганом желтушного цвета. Он вылез из укрытия и предстал перед девушкой лет двадцати, которая была похожа скорее на нимфу. Богиню из снов, чем на продавщицу какого-то тряпочного бутика.

– Прелесть, – подумал он. – От форм до содержания. Тот самый случай, когда нет сомнения в содержании.

Что же его поразило? Удлиненный свитер с поясом, воротником-стойкой с отворотом, прекрасно сидящей на ее худощавой фигуре. Лицом похожая на пуму? Длинная челка, некогда служившая символом сексуальной революции? И с кофейной чашкой в руке, на которой сияло кольцо.

– Не на безымянном пальце, – пронеслось у Ивана. Он смотрел на свитер черно-белого цвета, глаза и легкий румянец без пудры и почувствовал себя героем в старом ковбойском фильме, где герой врывается в салун, магазин, дом и признается ей…

Девушка отпила содержимое кружки и легкий след над верхней губой рассказал о напитке. Это был черный кофе. Этот след так и остался, делая ее похожей на парня, что в синтезе к костюму Ивана создавало тот самый баланс, который уравновешивал все излишества и скрывал грубые недостатки.

Но мысль уже стала Макбетом в его сознании. Она была коронована и издавала указы, хорошие, плохие, разные, управляя сто семидесяти шести сантиметровой массой в 72 килограмма.

– Знаете, у меня есть подруга, – проговорил Иван вполголоса, почти не разжимая губ, – и я хотел бы ее… ну вы понимаете.