Валерий Рыжков - Белая обитель

– Операцию проводить в полном объеме нет смысла, – произнес хирург. – Эх, Прокоп… Прокоп… счастливый человек. Пуля не сразила, а жил с этой миной целый год.

В операционной стоял только лязг металлических инструментов. Хирург поднял глаза, посмотрел на ассистента и произнес:

– Ему после выхода из наркоза скажете, что операция прошла в штатном режиме, для него все нормально. Для нас ясно, что остаются считанные дни жизни, которые, к сожалению, будут протекать в твердой памяти и ясном сознании. У него редкая болезнь с молниеносным смертельным исходом.

– Он что – догадывается о своем исходе?

– Догадывается и, наверное, сам себе диагноз поставил, только эпикриз болезни придется писать нам. И ничем мы ему помочь не сможем. Человек смертен.

Конечно, можно погибнуть по глупости, можно героически, можно и от болезни.

Главное, как ты жил.

Словина отвезли в палату, но наркоз ослабил его силы, и он приоткрывал глаза и снова засыпал.

Он только спросил, как прошла операция, ему ответили, что операция прошла успешно, и ему нужно выспаться, поэтому сделают укол снотворного. Ему ввели сильнодействующий наркотик. И Словин погрузился в наркотический сон.

Зимину сообщили о результатах операции. Он снова не верил, как и не верил, когда впервые узнал о болезни Словина. Еще вчера, рассуждая о других пациентах, болезнь Словина была какая-то нереальная, подумаешь, беспокоят боли в животе у человека, да похудел, побледнел, осунулся, и на фоне других больных его анемия лица не просматривалась как болезнь.

Врач дышит тем же воздухом, что и пациенты, только они выписываются, а врач продолжает работать в полную нагрузку. Белый халат врача не защищает ни от инфекции, ни от радиации. Больницы напичканы установками рентгеновской и ультразвуковой аппаратуры. Так заведено: поставили аппаратуру в свободном кабинете, экранировали по инструкции, а дальше никто не измеряет эти излучения на сотрудников больницы или поликлиники. Работа с ночными дежурствами наполняется не столько бессонными кошмарами, сколько стрессовыми моментами за вверенных врачу пациентов.

Врач даже забывает, что он человек, что он может болеть, а если болеет, то переносит свою болезнь на ногах и у постели больного. Время от времени работу врача хронометрируют, выверяют его энергозатраты, увеличивая нагрузку и изучая его предельные возможности работоспособности, а продолжительность жизни врача остаётся равной профессиям в экстремальных условиях. Жизнь и у врача одна, и её никакими надбавками и моральными поощрениями не продлить и не сохранить.

Теперь Словину никто не мог подать даже слабую надежду. Опыт врача, поставившего себе диагноз, блокировал все слова утешения в его адрес.

Зимин ловил себя на мысли: если бы у него был секрет спасения от этой болезни и нужны были его усилия, то он отдал бы все, что в его возможности. А тут с трудом подбирались слова утешения. И тут впервые Зимин увидел, что для смертного человека в момент исхода нет ничего в арсенале современной медицины.

Словин через день, а может через два, по исходу физических сил, сам поставит окончательный диагноз. И это будет приговор. Без права подачи апелляции. Приговор, который обжалованию не подлежит.

При жизни сказать Словину нужные слова, или он ждет духовника?

Словин человек высокого душевного здоровья, но и ему нужен адвокат. Ему нужны те же слова, которые он говорил всегда и всем, кто в них нуждался.

За что такому человеку, который по образу жизни и мыслей был светел и ясен, уготована высшая мера? Не может судьба перевесить на весах жизни и смерти такой груз, как возраст и болезнь. Конечно, некоторые люди умирают и в более молодом возрасте, но большинство живут намного долее. Кто вершит правосудие над человеком? Для чего приходит этот миг – вступление в небытие? Что хочет от нас природа нашего сознания? Борьбы? Веры в себя или в Бога? Человеческим разумом это постигнуть немыслимо. Каждый всходит на Голгофу, а мы – немые свидетели этого человека на земле. Он уходит, а мы остаемся. На наших глазах умирает человек. И мы это воспринимаем как должное. И не умолить, и не умилостивить держащего Высшего Начала – Судьбу нашу человеческую. И это мы почему-то принимаем и говорим: такова жизнь.

На наших глазах Словин восходил на лобное место. На наших глазах он примет смерть. Смерть ни во имя чего, ни во спасение, ни в грехе, а только закончит он также как каждый человек, будь он раб божий или неверующий. Он должен принять смерть, тут даже не он принимает эту смерть, а смерть настигает его на том отрезке жизни, когда он ещё мысленно для себя находился на полпути. Уйти из жизни по причине страшной болезни. За что ему уготовлена такая высшая мера? И никакая кассационная жалоба не может его спасти от смерти. Это та ситуация, когда не сообщают день или час смертельной инъекции. Остаток времени каждый смертник надеется на чудо.

Для Словина слова правды о его болезни подобны яду, а ложь становится лекарством. Отбросив все теории по Павлову о торможении и возбуждении, каждый человек думает о своем выздоровлении.

Последний месяц Словин, превозмогая слабость организма, выслушивал от пациентов чужую боль, и тут в какой-то момент организм сдался, и раковые клетки мгновенно, метастазируя, расползлись, разъедая тело. Он после проведенной паллиативной операции, когда в сущности радикального для больного ничего не делается, продолжал надеяться на благополучный исход. Он поддался на обман коллег и продолжал жить в некотором неведении.

Зимин направился к нему в палату на вторые сутки после операции, прихватив с собой гостинцев. Когда он вошел, то увидел Словина лежащим на постели с открытыми глазами. В его взгляде ничего не изменилось, в них была та же грусть и отрешенность.

– Вы хорошо выглядите. Хирурги говорят, что операция прошла успешно! – подбодрил его Зимин.

– Да, я рад, что все успешно закончилось для меня. Ухода за мной не надо, сам справляюсь, и это уже хорошо. Никому не в тягость: ни жене ни детям, – потом он провел рукой по животу. – Немного вот беспокоит послеоперационный шов. Через пять дней разрешат погулять в нашем больничном саду. Пока ходить тяжеловато, слабость во всем теле.

– Тогда я вам составлю компанию, – поддержал разговор Зимин.

В тот же момент у него промелькнула мысль: вряд ли с таким запущенным заболеванием и тяжелым послеоперационным течением преодолеть этот барьер.

Словин духом выглядел бодрее, чем внешне, на лице четче стала выступать желтизна и роговицы глаз стали тускнее.

Зимин страдал от тоскливого состояния, что и сказать надо что-то отвлеченное, а мысли крутились перед наступающей неизбежностью болезненного процесса, и ему все труднее было преодолевать мрачность настроения.