Валерий Рыжков - Белая обитель

Около палаты, где находилась Веригина, он внутренне и внешне настроился не на сочувствующий, а на решительный вид.

– Как вы прекрасно выглядите! – произнес он, увидев Веригину.

Она действительно выглядела внешне подтянуто и спортивно, а макияж и перманент закрасили её тени усталости и раздражения.

– Я так всегда выглядела до болезни, – она встала, грациозно прошла по палате и присела на стул. – Я приняла хвойную ванну.

– Надо выходить в свет. Надо вернуться к своим любимым занятиям. А то вы заболеете хронической привычкой постельного режима.

– Звание генеральши остается при мне, если даже я уже вдова. Вы меня выписывайте. Я и так злоупотребила вашим ко мне терпением.

– Можно, конечно, продлить ваше лечение.

– Это ни к чему! – произнесла Веригина.

– Согласен, для вас будет лучше, если вы станете реально смотреть на жизнь, а не прятаться от проблем в больнице.

– Одно скажу, что тут я решила много самых важных своих проблем. Сердце мое теперь бьётся наполовину реже из-за инфаркта неизвестной давности. Сердце стало таким, что не хватает силы даже на любовь. Теперь мой совет – берегите свое сердце для любви. Только здоровое сердце является донором любви.

Зимин вышел из палаты, прошел по коридору до ординаторской. В истории болезни окончательно внес коррективы в выписной эпикриз: «Больная находилась на стационарном лечении сорок два дня. Заключительный диагноз…».

Зимин держал перед собой пожелтевшую историю болезни. Сделал подпись и подал заведующему на проверку. Тот небрежно просмотрел историю, по ходу чтения он делал замечания вслух по ее оформлению, широко расписался и отдал старшей сестре для архива. Старшая медицинская сестра взяла историю болезни и страдальчески, многозначительно произнесла: «Наконец-то выписывается генеральша», – и вышла.

В ординаторскую заглянул заведующий отделением Горячев, посмотрел на Зимина, потом на Вечерского, ничего не произнес и вышел из комнаты. Потом он через дежурную медсестру пригласил к себе в кабинет Вечерского.

– Как мне надоела эта суета сует, – произнес Вечерский.

В просторном кабинете заведующего было мрачно. Вечерский плотно прикрыл за собой дверь.

– Ваша кандидатура обсуждается на высоком уровне. Вы хорошую рокировку со сценарием провели, так что кроме нас двоих никто и не знает, а уж тем более не догадывается. Зимина давно знаешь?

– Со студенческих лет, когда-то дружили.

– А теперь дружбу забудь. – Горячев сделал паузу и усилил голос. – Я твой учитель, ты мой ученик.

– Хороший ученик никогда не станет выше учителя, – парировал Вечерский.

– Юмор тут не уместен.

– Уймусь и образумлюсь. Спасибо за доверие!

– Уймись, шутник, уймись! Где Зимин? Знаю! – махнул рукой Горячев. – Слабак человек, а на мое место метит, делового врача из себя корчит, – с ненавистью сказал Горячев. – Напишу на него служебную записку, а ты мне поможешь в этом деле. Напишешь от своего имени объяснительную записку, как готовились к кэвээну и хотели сорвать торжественное мероприятие. На этом стою и не соскочу, тем более, что я согласовал с конкретными людьми, они дали согласие. В работе ни родства, ни дружбы. Тебя обходят вниманием, и ты обходи.

Горячев навалился всем телом на стол и вперил сверлящий взгляд на Вечерского. Тот сидел не шелохнувшись, как шакал перед тигром в клетке.

– Чтобы возвыситься и получить звание, должность, надо убирать конкурентных деятелей, если нет в нас таланта. Всех фигурантов с шахматной доски, под всех копать компромат, так учили мои учителя. Павлов и Бехтерев два гения, и что, а вот то, что это были и два бунтаря и ни в чем не уступали друг другу. Говорили об одном и том же предмете – о человеческом разуме. Мы не отвергаем их учения, мы продолжатели всего прогрессивного. Но учебник жизни потому и учебник, а не пособие, потому что там не допустимы аксиомы, там могут быть изложены только правила. Их требуется исполнять. И мы по мере возможности их реализуем. У нас нет места под солнцем, но нам и в тени неплохо. Кто был на ком, тот не забудет о том. Закон обратной силы не имеет. Мы переустраиваем систему, мы защищаем устои и исполняем законность миропорядка, и мы не выскочки и не бунтари. Вечерский, к понедельнику жду подробную объяснительную записку, и красок не жалей – бумага стерпит. Я твой творческий потенциал высоко ценю. Свободен.

Вечерский вышел из кабинета весь взмокший и растерянный. В коридоре и ординаторской никого не было. Он в сумраке комнаты кому-то погрозил кулаком и отрешенно присел на кушетку.

Горячев уехал на машине по приморскому шоссе в дачный поселок.

Ранним утром в субботу он проснулся бодрым и вышел из дома, чтобы прогуляться через парк к заливу. В дачном поселке оживилась стройка, где на смену старых домов вырастали особняки. Стучали молотки, надсадно работали бензопилы, и к сосновому воздуху примешивалась взвесь бензиновой гари.

Горячев увидел перед собой голубой залив. На воде отсвечивало золотой чешуей рябь волн от теплого солнца, как бывает в бабье лето. Он шел по песчаной косе, чьи-то следы остались на песке, оглянулся и увидел свои на песчаной полосе.

«Завтра дождь смоет все следы», – почему-то подумал Горячев. Он, видя редкую красоту у залива, нисколько не оживился, а наоборот, повернулся к солнцу спиной и увидел перед собой отброшенную тень, за которой будто следовал, и опять подумал: «Вот и тень пытается бежать впереди меня». Уходя в глубь парка, тень растаяла под сенью деревьев. Под ногами Горячева лежали осенние красные распятые листья клена с мелкой желтой россыпью, выцветшие сухие листья осыпавшихся берез.

В воскресенье день выдался дождливым.

Понедельник. Больница. Тусклый свет в коридоре отделения. Утреннее оживление от проснувшихся больных, подвоза с больничной кухни каши в столовую и шумных пожилых санитарок. За выходные дни от посетителей в палатах накопился в урнах мусор.

– Откуда тут столько мусора?

– Не убирали, кажется, вторые сутки.

– Кажется, кажется, все равно тут не санаторий. Меньше ешь, больше спи, вот в чем ваше выздоровление.

– Сегодня что, ввозной день?

– Кто из врачей будет дежурить?

– Кто-нибудь да будет.

– Сергеев приглашается в процедурный кабинет, – несется по селектору.

В палату процедурная сестра внесла стойку капельницы.

По коридору усиливается шум от стука каблуков медицинских сестер и шаркающих больничных тапочек больных, от открывающихся и закрывающихся дверей. Всё закрутилось и завертелось, как в часовом механизме, приводя в движение все колесики и пружины в одно действие – движение вперед по кругу трех стрелок: секундной, минутной и часовой, но с разным ускорением.