Валерий Рыжков - Белая обитель

– Приехали! – произнес конвоир.

Арестант был худ, тощ, изможден, но глаза светились надеждой. Он легко спрыгнул на землю, размял ноги от долгой езды, стряхнул пыль и пошел под конвоем. Его рассматривали десятки любопытных глаз. Так появился Федор Михайлович в неведомом ему до этого городе.

После четырех лет каторги в Омском остроге Достоевский должен был нести службу рядовым линейного батальона.

В скором времени он свел знакомство с семьей Исаевых. Достоевский из Омска привез Исаеву письмо от Ивана Викентьевича Ждан-Пушкина, инспектора в кадетском корпусе, который был знаком лично с Александром Ивановичем. Первая встреча была в доме Исаевых.

Он был удивлен необычной встрече в далеком провинциальном городишке. Он скорее почувствовал в ней, чем увидел, легкую порывистую, страстную женщину.

Легкий румянец на ее щеках все же выдавал ее смущение. Мужчины приветствовали друг друга. Достоевский вручил рекомендательное письмо Исаеву.

– Моя жена – Мария Дмитриевна Исаева, урожденная Констант, – шутливо представил ее муж Федору Михайловичу, чем очень его удивил.

– Вот как? – протянул Достоевский.

– Да, мой дед француз, но принял подданство в России, оставив в наследство привычки и родной язык.

Они отошли к окну, а муж стал читать письмо.

Мария Дмитриевна и Федор Михайлович остановились у окна.

– Вам не тяжело в этих краях? – спросила она.

– Я человек подневольный, отбываю солдатчину после четырех лет каторги.

– Но Вы тут окружены вниманием, – улыбнулась она ему.

– В Сибири народ гостеприимный. Это несомненно.

– У меня к Вам предложение: не могли бы Вы давать уроки моему сыну? Я хочу, чтобы он пошел по линии военной карьеры.

– Смогу ли я? – удивился неожиданному приглашению Федор Михайлович.

– Я надеюсь на Вас, – не отступала Мария Дмитриевна.

Разговор прервал подошедший к ним Исаев.

– Я могу Вам быть полезен? – спросил Александр Иванович.

– Я прошу Федора Михайловича принять наше предложение, – отозвалась Мария Дмитриевна.

– Ох, эти женщины, а в особенности моя жена. Она неравнодушна к светским манерам.

– Тонкий вкус – это прекрасный тон, – заметил Федор Михайлович.

– Я ее ревную ко всему, – обиженно протянул Александр Иванович.

– Ревность – страсть непростительная, мало того, даже несчастье, – ответил Федор Михайлович – Тогда не ревную, не хочу быть окончательно несчастным. А предложение Марии Дмитриевны примите.

Федор Михайлович в знак согласия кивнул головой.

Они расстались, чтобы в скором времени непременно встретиться.

Федор Михайлович принял предложение Исаевых познакомиться с Пашей. Мальчик был любознательный, но неусидчивый. Многие внешние черты он унаследовал от матери. В комнате они часами вдвоем рассматривали книги, географическую карту. Паша быстро схватывал и запоминал. В часы прихода Федора Михайловича она садилась за вышивание или вязание, с замиранием сердца слушала Федора Михайловича. Ее внимание было всецело поглощено его мыслями, в то же время оживлялся ее ум.

В те минуты, когда Паша убегал погулять на улицу, они оставались одни. Продолжали разговор, который не имел ни начала, ни конца. Федор Михайлович относился к этим беседам внимательно, разговор не иссякал из-за живости ее ума.

Мария Дмитриевна приглашала Федора Михайловича к столу попить чая. За чаем они любили беседовать. Он невольно ощущал ее дыхание, отчетливо видел движение глаз, губ, рук. Может, так и бывает в жизни, что неслучайно соединяются судьбы людей, которые живут ожиданием этой встречи.

В скором времени самые противоречивые мысли стали его мучить. Видеть Марию Дмитриевну стало для него необходимостью.

Он спрашивал себя: «Зачем все это? К чему может привести эта неразумная страсть? Да и вообще, он не имеет никакого права. Ведь у нее муж, сын! И мы никогда не будем вместе!»

Он утешал себя тем, что судьба ниспослала умного друга. В эти дни он задумал начать писать «Записки из мертвого дома». Со всеми своими мыслями он поделился с Марией Дмитриевной.

– Я начал работать над романом о каторге, – как-то сказал он ей.

– О каторге?

– Да-да, – глаза его заблестели, – об этом еще никто не писал. А я пережил самого себя в этом мертвом доме. Я понял себя и Христа. Я понимаю, что я бы не пришел к пониманию жизни вообще, не пройдя через дантов круг.

Сначала надо было спуститься в ад, пройти этот путь, чтобы понять, что такое истина и Христос. Для меня Христос является идеалом. Ведь за что страдал он? За всех близких людей, он хотел принять все несчастья на себя. В этом его учение.

– Но его предал Иуда. Он не согласился с учением Христа.

– Трудно согласиться, – признался Федор Михайлович, – он хотел бы жить среди людей. Жить среди них, выносить муки, чтобы понять человеческую сущность. Найти ответ на самый болезненный и мучительный вопрос: ради чего живем на этом свете. А потом уже шекспировский: быть или не быть. Если бы его не казнили, он указал бы непременно путь для всего человечества.

– Он вернется на землю? – простодушно, немного лукаво спросила она.

– Он нет. Но появится на нашей земле человек, который пройдет через муки ада земного, принесет веру и в веру обратит ближних и укажет путь к истине.

– А во что будет вера?

– Вера в чудо, тайну, в авторитет. Верить, что ничего нет прекраснее, глубже, разумнее, мужественнее, совершеннее Христа и не только нет, но и не может быть?

На этом разговор оборвался. Вошел пьяненький Исаев. Увидев Федора Михайловича, обнял его, слезно заговорил.

– Федор Михайлович, милейший человек, как горько жить на этой земле, как бесчеловечно. И я не могу ничего изменить. Слушай, Федор Михайлович, поехали к цыганам, а? Покутим.

– А как же Мария Дмитриевна? Она ждала Вас.

– Она? А что она? Есть неси, жена, я проголодался. Что она? Она должна знать свое место у печки, – он перешел на шепот, – она поймет. У меня душа болит.

Мария Дмитриевна покорно поставила на стол еду. Исаев сел за стол, но есть не хотел. Он ничего не хотел.

– Милый, – робко произнесла Мария Дмитриевна. Ей было неловко перед Федором Михайловичем, случайным свидетелем домашней сцены, – поешь, ты устал.

Он зло посмотрел на нее и смахнул рукой всю посуду на пол.

– Ешь сама, отравить меня захотела, а? – куражился Исаев.

– Ну что ты, что ты, – в слезах произнесла она, убирая с пола посуду.

Федор Михайлович подскочил, обнял его сзади за плечи и усадил на кровать.

– Не надо, дорогой мой, она-то при чем. Она – женщина. Она свята пред тобой.

– Ах, Федор Михайлович, – вдруг он зарыдал, – мне страшно жить, а еще страшнее умереть.

– Ничего, ничего, душа поболит и перестанет. Пойди, ляг, отдохни, – успокаивал его Федор Михайлович.