Сергей Роледер - Бутик и окрестности

Туркунов просунул нос в окошко и, глядя на железнодорожную кассиршу снизу вверх, как собака из-под забора, с надеждой спросил:

– На Москву билетов нет?

– А куда б они делись? – был ответ.

Через час ошарашенный Туркунов сидел в купейном вагоне. Из багажа у него были только два полиэтиленовых пакета. В одном лежала дюжина слипшихся пирожков с минтаем, в другом миллион на дорогу – или наоборот. Из глаз Туркунова капали слезы.

За окном моросил дождь. Этим дождем родной, постылый Туркунову город маскировал его настроение и прощался с ним. Кто знает, на сколько? Может быть, навсегда! А что удивительного? Туркунов шел на дело. На такое дело, коэффициент смертельной опасности которого зашкаливал за все приключения Джеймса Бонда и мог сравниться разве что с миссией Штирлица в эсэсовском бункере. Туркунов собирался растратить миллион в Москве, причем за короткий срок, пока его не хватились родственники (о том, что его отсутствие может пройти незамеченным в течение двух-трех дней, он не сомневался). И если за спиной Д. Бонда маячила массивная тень разведки Ее Величества, а Штирлиц после вечернего коньяка отбивал телеграмму могучему Алексу, то Туркунову надеяться было не на кого. Он в этой схватке со злом мог рассчитывать только на себя.

Вечер прошел в нервном пережевывании почерствевших пирожков, а также в поиске места для миллиона и полуботинок на резиновой подошве. Соседи попались в целом интеллигентные. Их звали Анатолий, Изабелла Никифоровна и Панкратик. Анатолий был папа, Изабелла Никифоровна – его теща, а Панкратик – их сын и внук лет трех. Он отличался от своих родственников живостью натуры и крайней любознательностью. На время заключения в купе предметом его пытливого интереса стали стоптанные туфли незнакомого дяди и полиэтиленовый пакет, который тот норовил спрятать за спину. Один раз мальчику удалось обмануть взрослого. Пока тот запихивал подальше башмаки с выдернутыми Панкратиком шнурками, малыш проник в сумку и ухватил пачку денег. Еще секунда, и сто тысяч разлетелись бы по вагону. В последний момент Туркунов захлопнул пакет вместе с детской рукой. Панкратик угрожающе зашипел, а Туркунов умоляюще зашептал: «Отпусти, мальчик. Это кака, будет вава».

– Отлынь, злыдень! Тебе чо мужик сказал?! – перевел Анатолий, не отрываясь от газеты «Жизнь криминала».

– Отстаньте от ребенка, пусть играется, – заступилась бабушка.

Анатолий стоял на своем. Изабелла Никифоровна не могла поступиться принципами. Дискуссия о методах воспитания Панкратика продолжалась следующие три часа. Сам Панкратик в ней не участвовал. Он играл с дядей в «Ну-ка отними миллион». Упорство и изобретательность в его действиях позволяли предположить, что через десяток лет на фоне молодого Панкрата Остап Бендер будет казаться унылым лохом.

Наконец в купе выключили свет, и мальчика со скандалом уложили спать. Словесный бой между зятем и тещей перешел в режим окопной перестрелки из мелкокалиберных орудий с глушителями. Туркунов уже выучил наизусть историю семейной жизни несчастливых Изабеллы Никифоровны, Анатолия, Панкратика и его мамы. Но повторение – мать учения. Кроме того, кое-какие детали, часто интимного характера, противники приберегли до утра. Перестрелка продолжилась на железнодорожной заре под завывание Панкрата. Ребенок не желал кушать ни яичко, протягиваемое заботливой бабушкой, ни колбасу, которую подбрасывал с другого конца матерщинник-папа.

С неприглянувшимися ему продуктами Панкратик поступал просто: швырял в стены с небольшого детского размаха. Туркунову удалось пару раз увернуться – до того как долька помидора попала ему аккурат за шиворот. Выловив томат в районе пупка, Туркунов вернул его хозяевам и на том решил покинуть купе. Кормление Панкратика входило в фазу, опасную для здоровья окружающих. Еще больше пугала миллионера реакция нервного Анатолия на индифферентность тещи к проблемному поведению ее внука. Туркунов рассчитывал постоять в коридоре полчаса, пока все уляжется. Но оно не улеглось до самой Москвы. Анатолий орал не хуже Панкратика. Изабелла Никифоровна каждые пятнадцать минут выскакивала в коридор в рыданиях, но, утерев нос и взглянув на испуганного Туркунова, бросалась обратно с гримасой матроса Железняка. Проводник решил было вмешаться, но получил удар колесом и предпочел ретироваться, пока Панкратик не применил остальные запчасти доломанного им от скуки пластмассового трактора.

Наконец за окном показались разбомбленные подростками вагоны и покореженные бетонные плиты, воткнутые в грязь как свечки в шоколадный торт. «Столица нашей Родины» – догадался Туркунов. Он хотел вздохнуть с облегчением, но вышло наоборот – с напряжением. Получился даже какой-то нервный смешок. Покорение Туркуновым Москвы начиналось.

При выходе из вагона Туркунов еще раз столкнулся с попутчиками. Изабелла Никифоровна пыталась сдержать Панкратика, который рвался помочь папе нести два тяжелых чемодана. Бабушка объясняла внуку, что папе и так тяжело и что когда он вырастет, ему обязательно поможет. Анатолий благодарно кивал. Снаружи они смотрелись идеальной семьей. Туркунов решил, что все услышанное им этим утром было не более чем радиопостановкой, которую в его купе включили на полную громкость, дабы развлечь ребенка.

Впрочем, прошлое Туркунова уже мало волновало. Он бросал Москве вызов с миллионом рублей в кармане. У него было слишком много дел и слишком мало времени. За один день ему нужно было научиться кутить на широкую ногу. А потом так же быстро разучиться, чтобы никто ничего не заподозрил. Чтобы вернуться в свой городок тем же, кем он и уехал – серым, незаметным служащим, затюканным неудачником, человеком в футляре. Маленьким человечком, у которого есть огромная тайна. Который видел в жизни такое, какое не снилось не только презиравшему его главному технологу, но и самому директору. Да что там – самому Леониду Петровичу не снилось! И это было стимулом. Стимул толкал Туркунова в спину. Туркунов сошел на перрон Казанского вокзала.

Уже десять минут как Туркунов метался между автобусными остановками, прижимая к правому подреберью миллион. В его городе маршруты автобусов нумеровались с первого по двенадцатый. А здесь – 537-й, 463-й, 714-й… Районов московских Туркунов никаких не знал, кроме Красной площади. Все эти Бабушкино, Владыкино, Хорошево-Мневники и прочие Сокольники вызывали в нем нервную улыбку. Ему казалось, что это шутка, розыгрыш. В его городе географические названия шли в ногу с индустриализацией: 1-я Нефтебаза, Ремснабсбыт, Военвед, Рыбкультура или, в крайнем случае, Энгельсовка.

И вдруг Туркунова осенило. Он вспомнил, что вчера, вот так же, с миллионом, он купил плацкартный билет и сел на лавочку в зале ожидания. Со стороны, возможно, казалось, что он просто сидел. На самом деле он бился не на жизнь, а на смерть. С самим собой бился, со своими страхами и привычками. Битва закончилась обменом плацкартного билета на купейный. То есть, можно сказать, закончилась вничью. Противоборствующие армии, на штандартах которых синел спальный вагон и серел плацкартный, пошли на компромисс.