Ольга Гусева - Шурочка: Родовое проклятие

Вера уже не ждала его, когда Михаил вошел в сарай. Она, одетая, лежала на не разобранной постели и, положив руку под голову, смотрела в потолок. Она лежала в темноте и, услышав скрип двери, спросила, не вставая:

– Кто там?

Секунду-две Михаил молчал, а затем сказал приглушенным голосом:

– Я это.

Услышав любимый голос, она стремительно соскочила с постели. Она прижала руки к груди, точно боялась, что сердце ее выскочит, но, собрав все свои силы, задыхаясь, выговорила:

– Чего тебе? Чего ты хочешь от меня, Миша?

– Пришел вот к тебе, – ответил он.

– Уходи. Все видят, как ты обхаживаешь Настю. Уходи, ради бога! – взмолилась Вера.

Голос ее дрожал и обрывался.

– Мне перед людьми стыдно. Всех баб в деревне перебрал, а я для тебя – запасный вариант.

Вера, пошатываясь, побрела вдоль стены сарая, остановилась возле стола и зажгла свечу. Свеча ослепительно загорела, света ее хватало на эту маленькую комнату, а за окошком стояла густая тьма.

– Вера, перестань ревновать, ты же знаешь, что я люблю только тебя.

– Почему тогда не женишься на мне? Мне уже двадцать пятый год пошел, сколько мне ждать еще?

– Но мне-то всего двадцать два, рано мне жениться.

– Ты хочешь сказать, что я стара для тебя? Так зачем пришел? Отпусти ты меня, мочи нет больше, исстрадалась я вся, – горько и отрешенно произнесла она.

– Прости меня, Верочка, прости! – всхлипнув, как мальчишка, Михаил кинулся к ней, обнимая и сползая к ее ногам.

– Что ты, что ты, Мишенька? – растерянно проговорила Вера.

Голос ее перехватило, по бледному лицу пробежала судорога. Обессилив, она присела на постель, положила к себе на колени голову Михаила и стала ее гладить. Спина его качнулась и начала выпрямляться, лопатки на спине сошлись, он жадно хватал ртом воздух, словно нечем было дышать, потом навалился на нее всем телом, точно хотел раздавить.

– Мишенька, любимый мой! – прошептала она.

Рассвет еще не наступал, хотя за окнами быстро просыпалась жизнь. Сперва прокричали петухи, оповещая, что ночь кончилась. Потом проскрипели чьи-то торопливые шаги. Совсем недалеко раздался беззаботный девичий смех. Это, наверное, доярки пошли на работу. Михаил поднялся, опустил ноги на пол. Вера открыла глаза.

– Ты придешь вечером? – спросила она.

– Ты не сердись на меня, Вера, пойду я, а то твой отчим застукает нас.

– Значит, не придешь, – тяжело вздохнула она.

Когда он ушел, она молча лежала на постели и смотрела на дверь, за которой он скрылся. В ее глазах была разлита грустная, никому не высказанная, тоска.

Утром Шурочка проснулась в великолепном настроении. Был воскресный день, и Клавдия решила отправиться в церковь. Она уже собралась выйти из дома, как на пороге появился Платон. Он вежливо поклонился и сказал, что пришел знакомиться. У него был счастливый вид. Черные волнистые волосы бросали тень на гладкий загорелый лоб, а ровные широкие брови придавали глубину синим глазам. Платон заговорил о деревне, о том, что считает эту местность очень живописной, что во время своих одиноких прогулок обнаружил немало чудесных видов. Клавдия внимательно слушала его и замечала, как по временам глаза его, будто случайно, встречались с глазами Шурочки, и она читала в них восхищение и живой интерес. Клавдия нашла его очень милым и пригласила к обеду. Она с нежностью посмотрела на Шурочку и отправилась в церковь, а Платон позвал Шурочку прогуляться по берегу реки.

Некоторое время они шли молча, оба были немного смущены. Им было хорошо друг возле друга. Солнце поднималось все выше и выше, прозрачный туман рассеялся, и река, гладкая, как зеркало, засверкала на солнце. Шурочка взволновано прошептала:

– Как красиво!

– Да, очень красиво, – подтвердил Платон.

Красота этого утра находила созвучие в их сердцах.

Откуда-то прилетела пчела и стала сопровождать молодую пару. Она несколько раз пыталась сесть прямо на нос Платону, он ее смахивал, а она расположилась у него на плече и, казалось, сторожила его нос, поминутно пытаясь снова сесть на него. При каждом полете пчелы раздавался звонкий смех Шурочки.

– Вот упрямая, так и норовит тяпнуть меня за нос, и как же я с распухшим носом заявлюсь к Клавдии на обед? – и они снова смеялись, а у Шурочки на глазах от смеха выступили слезы.

Они прошлись по берегу, потом миновали барский дом, где раньше размещалась школа, и очутились на открытой равнине, уходившей перед ними вдаль. Шурочка была взбудоражена новыми, непривычными ощущениями. Кругом стрекотали кузнечики, и других звуков не было слышно под ясным небом. Поодаль виднелся густой лес, и они направились туда. Под сенью огромных деревьев тянулась узкая тропинка. Когда они вступили на эту тропинку, на них пахнуло плесенью и сыростью, но они шли все дальше.

– Вот здесь мы можем посидеть, – сказал Платон, указывая на засохшее дерево, через прогалину листвы которого прорывался поток солнечного света, согревавший землю.

Молодые люди уселись так, чтобы голова была в тени, а ноги грелись на солнце. Они говорили о себе, о своих привычках, вкусах. Платон сообщил ей, что ему надоела пустая жизнь, что он редко встречал искренность и правду и, что ему пришлась по душе их деревушка. За разговором все чаще встречались и улыбались друг другу их глаза, и им казалось, что души их наполняются добротой, любовью и интересом ко всему тому, что не занимало их прежде.

Они возвратились к обеду, за столом были болтливы, как школьники на переменах между уроками, любой пустяк служил поводом для бурного веселья. Когда Платон ушел, Клавдия, заметив, как сияет от счастья Шурочка, сказала:

– Не твой ли это суженный?

Шурочка опустила глаза, и щеки ее залились румянцем.

Вечером она была необычно взволнованной, ей хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Она достала свою любимую тряпочную куклу, которую когда-то сшила сама, и, как любимую подругу, прижала игрушку к губам, осыпая страстными поцелуями ее мягкие щеки. Она держала куклу в руках, а сама думала о нем, и сердце ее замирало. С каждым днем волнующее желание любви все сильнее овладевало ею. Она бегала на луг, срывала ромашки и гадала по их белоснежным лепесткам. «Он ли тот, кто создан для меня одной? Не уж то я влюбилась?» – размышляла она. И вскоре она уже думала о нем беспрестанно. В его присутствии у нее стремительно билось сердце, она краснела, встречая его взгляд, вздрагивала от звука его голоса.

Платон в то же время пользовался каждым предлогом, чтобы повидать Шурочку. Он каждый вечер, после работы, приходил к ее дому, облюбовал уголок в самой глубине деревьев и мог часами сидеть, наблюдая за ней. Он не сводил глаз с Шурочки, когда она сновала по двору, его мысли медленно скользили в его затуманенной голове. Било полночь, потом час, потом два часа. Домишки вокруг засыпали один за другим, опускалась глубокая тишина, а он все сидел на опустевшей темной улице и не хотел уходить в свой одинокий холостяцкий дом.