Борис Берлин - Ню

И горячее – прямо под ребрами – счастье.

Я переполнилась своей любовью – как кувшин.

И любовь стала переливаться через край:

Мы любили друг друга так самозабвенно и горячо, так бескорыстно…

Что со временем начали меняться.

Это был удивительно, упоительно и странно…

– Это было – необыкновенно…

Привычки, словечки, мысли, интонации – мы обменивались друг с другом – собой, чтобы слиться еще плотнее, еще больнее, еще беспощаднее.

– Какой же сладкой была эта боль…

Пожалуй, это было два кувшина, тяжелых, теплых, переполненных божественной влагой, в самый важный момент времени не вынесших собственного счастья и опрокинувшихся, и перелившихся через край.

Воды смешались, и уже стало не отличить Адама от его ребра, ласточки от гнезда, солнца от моря.

Я стала им, а мой любимый стал мной.

Мы стали – одно.

Срослись, как сиамские близнецы.

Исчезли его недостатки и разница в возрасте. Привычка и раздражение обыденным нам не грозили, и – так получилось – что победила любовь.

– Ей повезло – мы встретились…

Время, если и не лечит, то, по крайней мере, расставляет все по своим местам.

Прошло двадцать лет счастья.

Дан умер.

Потом еще двадцать лет безмолвия.

Говорить было не с кем и не о чем.

Вы спрашиваете – жили ли мы вместе?

Нет.

И даже не виделись больше никогда.

А разве это что-то меняет?

Сейчас я живу в доме для престарелых и молчу, глядя в окно.

Мне снова восемнадцать. Особенно летом.

Особенно в предзакатные часы.

Вот только бессонница…

С темнотой приходят ветер и беспокойство.

Мне кажется, что он рядом – стоит лишь протянуть руку – и я коснусь его щеки.

Если б вы только знали – что для меня значит этот миг… Иногда мне чудится его профиль в окне напротив.

А один раз я увидела там женщину – она сидела и расчесывала перед туманным зеркалом свои длинные черные волосы.

И каждый вечер я ворочаюсь в кровати, сбиваю в жгут простыни, отталкиваю от себя подушку.

Мне восемьдесят шесть, у меня прекрасная память и я все время зову его. По имени и всеми уменьшительными прозвищами, которые мы давали друг другу раньше.

А сон все не идет.

Может быть, когда погаснут огни в доме напротив, я усну.

Но ни за что раньше.

Ни за что.

Я не знаю, что с этим делать. Не знаю даже сейчас. Я прихожу сюда – в этот дом напротив и смотрю. Молча, потому что меня все равно нельзя услышать. Но она – слышит. Она умеет читать мои мысли – спустя двадцать лет – до сих пор… Даже отсюда.

Моя Гала…

Я боюсь подходить слишком близко – чтоб не умереть от счастья, хотя, разве можно умереть дважды? Если я скажу – да, вы удивитесь, но это – правда. Потому, что снова начинает биться сердце, и делаются теплыми руки – от близости – ее. Оживает то, чего давно уже нет, потому что нет – меня. Но она – здесь, а значит и я, как же иначе? Хотите, назовите это любовью, хотите, судьбой – это ничего не изменит.

Просто есть нечто – и какая разница, в котором из миров, моем или вашем, если единственное, то, в чем смысл и боль и – все, вот оно – в доме напротив, смотрит сюда и продолжает звать – всегда.

И все точно так же, как тогда, в самый первый раз, когда мы увидели друг друга, в самую первую минуту – глаза встретили глаза, рука встретила руку, а сердце – сердце.

Потому что, что такое – двадцать лет, если перед нами – вечность.

И я знаю – уже скоро…

Жидкость, жидкость, жидкость…

Кровь. Плазма…

Угроза шока.

Антибиотики.

…Четырехмесячная беременность.

Пострадавшая – врач, только-только получила диплом. Двадцать четыре года. Свадебное путешествие в… неважно куда. Автобус перевернулся в горах. У мужа – ни царапины, а она… Обе ноги раздавлены – почти раздроблены.

Ей сказочно повезло. Если это можно назвать везением… Оно оказалось бортом МЧС, возвращавшимся домой из очередной заграничной командировки с врачами и всем, что было ей так необходимо именно сейчас. Мы буквально упали с эшелона на зажатый в ущелье горный аэродром, куда ее должны были доставить с минуты на минуту на местной «скорой». Едва успели развернуться в торце полосы для обратного взлета, как прямо к аппарели подкатила машина с красным крестом. Ее мгновенно перекинули на наши носилки, бегом закатили их вовнутрь, и мы взлетели.

– Не повезло, – еле улыбается синими губами.

Очнулась. Дышит пока сама, но я боюсь как бы не пришлось интубировать.

Ниточка монитора мечется – пульс слишком быстрый

– Ребенок потерян? Да?

– Я не знаю, – честно отвечаю и стараюсь отвлечь ее.

– Тебе чудо, как повезло… И страховка есть, и борт тебе специальный. И домой летишь.

А то вон – в местной больнице тебе уже приготовились обе ноги оттяпать.

– А у нас думаешь – что?

– У нас – спасут. Спасут твои ноги. Про ребенка – не знаю. А ноги точно – спасут.

– А я не хочу ноги. Я хочу малыша. Попроси их, ладно? Попроси. Ребенка – в обмен на ноги.

– Перестань. Тебе не разговаривать сейчас, силы беречь…

Она закрывает глаза. Проваливается в черноту. Боль. Боль. Чем больше боли – тем легче дышать. Потому что если дать чуть больше обезболивающих – заснет слишком глубоко и дышать сама перестанет – тогда трубку в горло – да как можно нежнее и проворнее – но все равно давление упадет, и просто жидкости в вену уже не хватит – шок – адреналин – быстрей, быстрей и….

Если ребенок еще жив, то последнее, что он почувствует – разрывающее грудь биенье материнского сердца.

Хотя какой там ребенок. Так – комочек. Многие такие комочки не задумываясь выскабливают, как упаковку йогурта…

– Долго еще?

– Скоро. Потерпи. Муж-то где – следом летит?

– Летит… – Кусает губы.

– Больно? Терпеть можешь или?

– Могу. Пока могу. Только говори. Говори со мной. Не хочу опять в эту черную яму… [1] «Черный тюльпан» – во время войны в Афганистане, так называли транспортные самолеты ИЛ-76, перевозившие назад в СССР, тела погибших советских солдат. Для тех, кто уже не знает…

…Мне тридцать восемь. Я не умею плакать. Я не просто врач, а врач МЧС. Вы знаете куда и когда нас посылают. В последние годы все чаще и чаще. Но сейчас это неважно. Сейчас мне необходимо пробить скорлупу ее жуткого одиночества, одиночества боли и неизвестности.

Я беру ее за руку, и ее пальцы рефлекторно цепляются за мои.

…Она была моя студентка. На практике. Мы встретились год назад. А расстались… Да и не расставались мы… Просто у каждого своя жизнь. А между тем и этим произошло то, что произошло. То, что не стоило счастья и спокойствия наших близких.