Михаил Светланин - Бриллиант и крот

«Лекарь, мой давний приятель, всегда говорил, что меня убивает алмазная пыль. Едва ли это так. Я думаю об оставшихся днях. Их ровно столько, сколько нужно для огранки камней, которые уготованы мне небесами. При чём здесь алмазная пыль?.. Самого лекаря убил сок виноградной лозы, перебродивший и настоявшийся в бочке. Лекарь был весельчак и балагур… Смерть от вина, по совести сказать, не самая плохая смерть. Я думаю так, когда вспоминаю знакомых мне людей, убитых дружеским предательством, коварством столь любимых ими женщин… Что же до алмазной пыли, она по-своему даже полезна. Иначе как бы я узнал вкус камня? Вкус камня, вкус алмазной пыли на губах. Я давно знаю: алмаз – это что-то очень простое, что-то чистое. Ещё проще и чище, чем вода того ручья в Альпах».

Крохин подумал:

– Да, правильно прикоснутся… Учимся всю жизнь? Наверно. А ведь этот чудак всю жизнь провозился со своими камешками в мастерской и, кажется, ни разу не пробовал «правильно прикоснуться» к человеку.

В голове Крохина промелькнула Любовь Ивановна, пара талантливых уголовников, пылкие и глуповатые подростки – все они были клиентами Олега Анатольевича, – он подумал: «С людьми работать интереснее. Это не камни. И сложнее, чёрт подери! Попробуй прикоснуться к Стасу, хотя бы. Отец в тюрьме, мать торгует наркотой. Он от неё что видел? Какое тепло получал кроме дозы по льготной цене? Не любит он, когда к нему прикасаются».

Любовь Ивановна тоже хорошо понимала, как это важно – правильно прикоснуться. Понимала и умела. И всё же, как бы искусна ни была она в прикосновениях, но, чтобы не потерять своего дружка (Крохин для себя прозвал его олигархом), советы психолога использовала. Переживала Люба и не очень-то полагалась на свои женские таланты. Сколько крутится возле него молодёжи и, видимо, не менее способной… Всё же молодость, её свежий аромат, эта энергия, так легко и весело сводящая с ума мужчин… с этим не поспоришь. Как же быть?! Ей, Любе, которая очень неохотно собралась отмечать свой тридцать пятый день рождения.

Крохин услышал этот вопрос пару лет назад и попросил тайм-аут. Надо же было хорошо подготовиться, выяснить кое-что про повадки и характер её дружка. Дело-то ведь тонкое, ювелирное, можно сказать. А между тем, психология богатых людей весьма и весьма проста. Олег Анатольевич это хорошо знал.

Ты и деньги, очень большие деньги. И другие люди, те, что вокруг тебя. И каждый из этих людей, каждый, бедный ли, богатый хочет двумя руками, да по самые локти, залезть тебе в карман. Родственники, даже самые дальние, друзья школьные, друзья дворовые, разномастная стая приближённых сотрудников, всевозможные случайные люди, возникающие неожиданно, кто угодно, даже бывший участковый милиционер, рыхлый и седоусый, все они, кого ни встреть, с кем ни поздоровайся, приветливо и ласково улыбаются. Задерживают бережное рукопожатие, по-детски невинным, добрым-добрым взглядом заглядывают в глаза – такова магия денег.

Может быть, они любят тебя? Может быть, ты им хоть сколько-то симпатичен? Нет и нет! Ненависть и презрение – вот что на самом то деле испытывает каждый, оказавшись на расстоянии рукопожатия. Увы. Да и те, кто прорвался гораздо ближе, эти воздушные и беззаботные существа, улыбчивые, такие ласковые, и они во всякий момент готовы разодрать тебя на части своими красными когтями… Хочешь по-настоящему порадовать эту шайку лицедеев? Не трать денег, ничего не обещай, просто расскажи им что-то про себя, про свою настоящую жизнь. Расскажи, например, какими никчёмными людьми выросли твои дети. Да, это обрадует. Даже развеселит. Это вселяет восторг, наполняет блаженством. Иногда кажется, что твои беды радуют окружающих даже больше, чем их собственные удачи. Дочь твоего подчинённого вышла замуж. Долго он будет этому радоваться? А ты расскажи ему, как твоя дочь, бестолковая и депрессивная бездельница, недавно вернулась «в родное гнездышко»! И это уже третий раз. И даже твои деньги тут не помогают. О, эта история будет сохранена твоим соратником и с ликованием пересказана даже правнукам…

Так жил и Любин друг. От того, наверно, не любил он долго оставаться дома. И, видимо, поэтому с удовольствием гостил у Любы в её богемной, холостяцкой квартире, уставленной книжками, альбомами репродукций, в которой на стенах висели картины общих друзей-художников, где порой гремел старый добрый рок-н-рол и вечно пахло индийскими благовониями.

Олег Анатольевич, выдержав недельную паузу, говорил Любе:

– Никогда не просите у него денег! Никогда! Все хотят приоткрыть его кошелёк, все, а вы – нет! Понимаете? Вы ведь не бедная, так? Далеко не бедная… Вот, и не просите, наоборот, постарайтесь быть ему полезной по его делам. Бескорыстно полезной. Тем более, это нетрудно будет сделать: пресса и капитал прямо созданы друг для друга. И попробуйте иногда быть ему как мать или, скажем, как сестра. Добрая, любящая, которая примет любым и не станет спрашивать лишнего. Это, конечно, всё в общих чертах, и не так всё это просто и однозначно. Но я буду помогать в каждой конкретной ситуации. Вы только вопросы ставьте как можно более чётко и не упускайте нюансов. – Крохин добродушно улыбнулся. – Думаю, у нас получится надолго сохранить ваши отношения.

Люба подумала: «Он похож… На кого же он похож? Невысокий, толстенький, седоволосый и седобородый, с умными карими глазами. Во всём облике что-то необычное такое, как будто его Брейгель нарисовал. Он похож на какого-то гнома, который всё на свете знает. Все тайны и секреты!»

После этой беседы сотрудничество Любы и её доктора приняло предельно конкретные очертания. Крохин вёл Любу только что не за руку, просчитывал с ней каждую ситуацию, выслушивал долгие рассказы о характере и вкусах её друга. И ведь получалось! Работало. Люба старалась, делала всё, как советовал Крохин, и, ничего не прося, получала гораздо больше. Олигарх давал ей кататься на своих авто, в Любино распоряжение предоставлялись дачи с бассейнами. Она нередко ездила с другом в деловые поездки за границу, иногда получала подарки. Однажды Люба поймала себя на мысли, что она счастлива, наверно, как никогда в жизни.

Они стояли вдвоём, запрокинув головы, любовались безумным творением Гауди. Был солнечный день. Они просто стояли, держа друг друга за руку, в Испании, далеко-далеко от их родного заснеженного городка.

А Любин друг? Кстати, его звали Степан. Как он относился к такому общению? Может быть, через пару месяцев знакомства он стал замечать, что в присутствии Любы он как-то внутренне расслабляется, отдыхает и даже набирается сил. Какие-то новые эмоции стали набегать, словно тёплые волны, на Стёпину нервную систему. Поразмыслив, Степан далеко не сразу, но понял всё-таки, от чего это происходит. Он чувствовал, собственно, интерес Любы, но интерес к нему самому. Ведь обычно окружающие – среди них и его дети – интересовались исключительно деньгами Степана Сергеевича. Если когда и обращали внимание лично на него, то воспринимался он только как помеха, досадное препятствие на пути к этим самым деньгам. Живая же часть Степана Сергеевича давно уже никого не интересовала и оттого, наверно, становилась всё меньше, всё незаметней. С некоторых пор он и сам себе, причём не без удовольствия, казался огромным, страшным и неприступным замком, вселявшим лишь страх и отвращение всякому прохожему. Замком, хранящим за своими толстенными стенами ужасы злодеяний и беззакония. Стоит заметить, что таковым Степан Сергеевич виделся сам себе не без оснований… А Люба – она одна-единственная из всех стала интересоваться им самим, его внутренним миром, вкусами, симпатиями. Она, и только она одна, порой даже спорила, не соглашалась и пыталась переубедить. И как она в таких случаях была умна, как красиво, интеллигентно и вместе с тем убедительно отстаивала свою позицию, например, в недавнем споре о Достоевском. (Любе больше всех из классиков нравился Тургенев). Новые, точнее, старые, совсем почти забытые эмоции оживали в душе. Почему-то Степану стали всё чаще вспоминаться студенческие времена, порой в мельчайших подробностях. Тогдашние серьёзные разговоры о том, какую музыку надо слушать, какой фильм нельзя пропустить. Вспомнились длинные коридоры институтской общаги, вкус портвейна, образы великих хиппи, бывших тогда богами, их священные имена на пёстрых плакатах.