Алик Чуликов - Сонмэн

Человек выбросился с шестнадцатого этажа. Толпа зевак с любопытством и страхом, и безразличием внутри разглядывала распластанное тело. Неодолимая сила тащила Николаса сквозь людскую массу к телу самоубийцы.

Взглянув в лицо неестественно вывернутой головы покойника, Николас вздрогнул, кто-то извне утверждал: «Ты знаешь его».

Никто кроме Николаса не заметил, как ресницы, откинув веки, на миг распахнулись, и глаза холодным блеском топаза отразились от лица, и едва уловимая улыбка зыбко пробежала по губам мертвеца. Николас испуганно оцепенел, рассудок напрягал тщетно память, но все безнадежно.

– Я не знаю его, – сказал Николас.

Рядом стоящие люди недоуменно посмотрели на незнакомца.

Навязчивый сон, как паранойя раз за разом возвращал Николаса к этому сюжету. Пробуждение стало утомительным, будто и не было сна вовсе, возбужденный разум искал разгадку. Молодой доцент кафедры высшей математики стал брать сверхурочные часы, занялся репетиторством, погрузился в мир цифр и гипотез, неразгаданных теорем, лишь бы загрузить разум и вытеснить бредовую память того видения.

Аудитория была наполнена чистым звуком душевного покоя – резонанса шелеста бумаги и скользящего пера с дыханием и сердцебиением студентов, выполняющих очередную контрольную работу. Эта атмосфера была комфортна Николасу. Он просматривал предыдущие работы студентов, листая страницы и читая очень спорные, но смелые своей новизной решения теорем великих гипотез.

– Алина Казанская. «Теорема о душе». «Любое компактное многообразие является своей душой…»

Далее следовала таблица знаков и оригинальная попытка поставить точку в решении теоремы. Николас улыбнулся. Но следующая запись Алины наложилась на улыбку, стирая её.

– Николас, – писала студентка, – душа компактного многообразия не умеет чувствовать. А ваша душа? Я вас люблю! И это серьезно.

Преподаватель минуту сидел, осмысливая, как ему казалось, невероятную запись в рабочей тетради студентки. Затем медленно поднял голову и посмотрел в сторону девушки.

Она, отрываясь от контрольной работы, встретилась с его взглядом. Смуглое красивое лицо с тонкими чертами, обрамленное неуправляемым водопадом волос. Большие, бирюзового воска глаза с ярким язычком горящих фитильков вместо зрачков невольно вызывали в смятенном сознании Николаса глупую мысль: «На такой свет летят мотыльки и гибнут в его пламени».

Магическое состояние гипноза прервал звонок, известивший об окончании занятий. Студенты подходили к его столу и сдавали исписанные листы контрольной работы. Николас сидел за столом, не поднимая головы, и сделал это, когда звук последних шагов покинул пределы аудитории. Но трудно вырваться из хроники давно прописанных событий.

При выходе из здания института Николас вновь оказался рядом с Алиной. Минуты три шли рядом молча:

– Зачем? – задал он глупый вопрос.

– Что – «зачем»? – спросила Алина и заглянула в глаза Николаса.

«Всё, сгорел, – пронеслось в его голове, – у неё безумно красивые глаза».

– Так не должно быть: вы студентка, я преподаватель. Это аморально.

– Чувства аморальны, если это страсть без перспективы продолжения отношений.

– Любые чувства рефлекторны и временны, – ответил он.

Алина вновь задумчиво взглянула в его лицо.

– Я не верю, что вы так думаете. Эта фраза из кодекса, прописанного для общества пастырями. А истинно верующих проповедников единицы.

«Да, – пронеслось в голове Николаса, – она имеет редкую сочетание качеств – красоты и ума».

Они подошли к автостоянке при институте.

– Вам куда? Я на машине, могу подвезти.

– Спасибо, за мной приехал брат. До свидания, Николас. Я написала вам о своих чувствах. Они вас ни к чему не обязывают. Сердцу действительно нельзя приказать.

Николас стоял и провожал глазами девушку. Она подошла к высокому смуглому парню, который открыл перед ней дверь автомобиля, и он поймал его острый колючий взгляд таких же, как у Алины, но жёстких по энергетике глаз. Через минуту автомобиль резко набрал скорость и исчез за поворотом.

Смятенное сознание отталкивало сон, но когда, же он его одолел, то не принёс облегчения, а загнал в тупик. Сон – как реальность.

Казахский аул. Николас жил во сне и понимал, что не было в его жизни этого сюжета. Он никогда не был в Казахстане. Но явно видел себя.

Молодой учитель математики не учил, а раскрывал красоту и звучание, мистические свойства цифр и символов, языком которых говорит Вселенная и Вечность. Ученица, влюблённая поклонница, милая девушка, не то уйгурка, не то татарка Гуля, удочерённая бездетной казахской парой. Приёмные родители благосклонно относились к зарождающимся чувствам молодых людей.

В вечерних сумерках Николас и Гуля сидели во дворе глинобитного родительского дома на стволе поваленного бурей карагача. Черная безлунная степная ночь, внезапно опустившаяся на землю, высвечивала бесконечную даль звездного неба. Николас мгновенным неприятием вдруг ощутил на себе взгляд глаз холодного топаза двух рядом парящих звезд. Хозяйская чабанская овчарка, доверчиво уткнувшаяся головой в его колени, вздрогнула, приподняла морду и протяжно завыла. И в следующее мгновение яркий всполох света поджёг горизонт.

– Гроза, – предположил Николас.

Гуля тревожно глянула вдаль, затем вскочила на ноги и крикнула:

– Это сарай отца горит! Там жеребёнок Звёздочка! Буди отца! Я побегу открою ворота сарая!

Николас разбудил отца девушки, и они вдвоём побежали в сторону ярко запылавшего горизонта. Учитель жестко корил себя, что отпустил девушку одну. Страшные минуты пережил он у горящего строения. Сарай, объятый пламенем, рухнул. Жеребёнок метнулся им на встречу и шарахнулся в сторону.

– Гуля!!!! – с надрывом в голосе закричал Николас.

Но лишь гул пламени и стрельба лопающегося раскалённого саманного кирпича разрывали ночную тишину. Николас неосознанно бросился в пылающее чрево, но сильные руки отца Гули перехватили его и прижали к груди.

Глаза старика пылали болью, осушая выступающие слёзы.

– Нет нашей Гули, сынок, сгорела наша свечечка.

Он зарыдал безслёзно, сотрясая большое тело. Прибежавшие аульчане водой из вёдер пытались залить пламя. А оно ещё больше неистовствовало, отбрасывая смельчаков назад. Николас вырвался из объятий отца, заметался вокруг единого столба пламени и голосом, изломанным страданиями, кричал: