Виктор Брусницин - Вечный двигатель

– Короче так, я пробью. Резких телодвижений не делаем – как та вдова после похорон.

Ирина смотрела задумчиво, безрадостно, молча.

Не станем ограничиваться делами только инспектируемых выше товарищей, потому что – свобода. И вообще, жизнь податлива и, что характерно, даже самые ретивые ее аспекты вполне употребляемы. Короче, банк – просторные помещения, редкие посетители, тишина. В общем, хорошо в банке. В курсе этого некий вошедший только что в помещение обаятельного облика и манер мужчина возле сорока – приличная одежда, уверенная походка, осанка, светлое лицо. Подошел к рабочему месту точно, с минимальными движениями, при обращении к служащей возникла аккуратная, выверенная улыбка (служащая – миловидная молодая женщина, чрезвычайно к глазам очки – сидела, склонив голову к бумагам):

– Приятного дня, я гляжу – новое лицо. А что с нашей доброй Зоей Антоновной, уж не хворь ли?

– Здравствуйте. Нет-нет, там все прекрасно, Зоя Антоновна пошла на повышение, теперь здесь буду я.

– Замечательно, свежие и привлекательные люди всегда радуют. И конечно, тронут относительно вашей предшественницы. – Обаяка осекся. – Подождите, да мы же знакомы!

Дама напрягла лоб:

– Да, кажется, мы встречались. Но… извините, напомните, пожалуйста.

– Ну как же, позапрошлое лето, Сочи, пляж, волейбол.

Лицо женщины озарилось.

– Господи, какая я нелепая. Конечно же!

– Совершенно естественно, солнце и обнаженное тело обезличивают. – Душевно улыбнулся. – Недаром говорят, демократия возможна только в бане… Впрочем, скорей в морге.

Смешок служащей и дальше улыбка уже за вежливое.

– Любопытно. Демократия – это безликость?

– Вообще говоря, да. Власть массы – как не безликость? – доставая паспорт, непринужденно, проникновенным баритоном излагал посетитель. – А что не вспомнили, правы абсолютно. Жить сподручней будущим.

– Не хотела бы отказаться от памяти. Так что у вас?

Лицо Обаяки незамедлительно набрало серьезную мину:

– Конечно, я увлекся… впрочем, немудрено. Э-э… должен поступить перевод – двенадцать тысяч долларов. Снимаю, как всегда, десять… – Обратно случилась душевная улыбка и произнеслось с легким назиданием: – Так ведь как с памятью обращаться. Всякое воспоминание – род мечты, вот что имел в виду Данте, сказав: прошлое – рай, который у нас не отнять. В ином качестве воспоминания часто оскорбительны, кроме того, расслабляют и умеряют надежду.

Девушка, с улыбкой осматривая паспорт, стрекоча попутно компьютером и постреливая глазами на обаятельного господина, благоволила:

– Замысловато – стало быть, спорно.

– Да как же без сомнения – не сомневайся, так и проскользнет всякое мимо. Непременно подержать нужно.

– Однако слова у вас недалеко расположены.

– Имеется такое. Да чем же еще умащиваться? Слова – и засада великая, спрятаться дают, и заговор всякого рода делают порой самым гипнотическим методом. Наконец, молчание к работе располагает, а это уж очень несимпатично, ибо человек – фабрикация свободная, значит, возьмите Сартра, пустая.

Существовали еще мелкие приятные фразы, росчерки. Обаяка завершал:

– Ну что (паспорт исчез в груди – белели зубы), мои посещения приобретают многажды славную подоплеку. Стало быть, Таня, если позволите… – Ногтем чуть тронул табличку с именем девушки. – И кланяюсь Зое Антоновне, коли увидите. Благ вам!

Другой день, тот же банк, нервозная суетня персонала. Пожилой мужчина в громоздких очках с негодованием произносил нашей новенькой:

– Вы что, не понимаете? Это же подсудное дело! Десять тысяч долларов вместо тысячи, это же! Куда вы смотрели!

Женщина пребывала в ужасе: очки сбились, глаза и нос распухли, руки не находили места, из горла падали невразумительные хныкающие звуки. Мужчина сурово теребил бумаги, тухло скрипел: «Я отказываюсь понять… нет, ну цирк». Тыкал в компьютер: «Вот же поступление на его имя – тысяча двести долларов…» С сердцем швырнул бумаги на стол, обреченно уронил:

– Будем вызывать органы, я не вижу выхода.

Следуя недавнему отступлению о разностороннем, окунемся теперь в новое помещение. Просторная, щедро и вместе умеренно обставленная комната, ухоженная и притом сугубо мужская: оставленные в разных местах книги, на кресле наскоро брошенный свитер, ежикастая пепельница. На бюро три-четыре порядочно тронутые бутыли дорогого спиртного, преимущественно хорошоградусного. По стенам лазал наш заяц. Присутствовали Обаяка и пикантная дама подле тридцати: брючный костюм а ля «самое-что-ни-на-есть», фурнитура отменного вкуса, безупречный макияж. Она стояла на фоне окна – в Блоковском ракурсе – разумеется, одна рука была небрежно уведена в карман, естественно, нога перекрещивала другую, безусловно, прядь волос удерживалась на плече, завидуя вольному падению остальных. Вне всякого сомнения, плутал легкий дым сигареты, обосновывая прильнувшую к окну живопись дня.

Обаяка уютно развалился в углу дивана. Разглядывал игру резьбы добротного стакана, затеянную отсветами интимной бурой жидкости. В посудинку и витийствовал:

– Плесень, Инночка. Жизнь должна бродить, и продукты гниения неизбежны. Кто-то очищает от плесени, а иные, претендующие на вкус, таковую используют… А что такое вкус?.. (Глоток, смакование.) Вот виски. Поднеси землячку ее инкогнито, и подавляющий угадает сивуху… Поведаю казус. Мне этак двадцать с коротким, иду туристом на пароходе по Волге. Употребляли в те времена исключительно жигулевское… Гуляем это мы с приятелем по городу и натыкаемся на заведение, где дают чешский «Праздрой» – дефицит отчаянный. Берем, стало быть, несколько бутылок и возвращаемся… Остальная наша компания с экскурсией отлучилась и приговорили мы прелесть единолично. А к вечеру соорудили штуку: слили в чудесные бутыли – там и этикетка, и формы – обыкновенный жигулевич, и тащим сия на вечерние посиделки… Угощаем, значит. Причастил народ продукт, нахваливает – нет, дескать, далеко нашим… Тут же и родимое жигулевское за общим столом. Вот и подпускаю – что-то не могу различить… Брось ты, пеняют мне – нашел сравнение. Приятель, заметь, намеренно остальным поддакивает. Короче устроили мы дегустацию и оставили меня единодушно в презрении. Мало этого, мы уж секрет разоблачили. Шиш, так и не сдвинули народ… – Мужчина аккуратно покашлял и произнес с прононсом: – Какой-нибудь маршан де вэн, либо турнедо кордон руж!.. – Резко опал. – Слюна ползет. А в исподнем – шмат мяса.

– Я поняла отсюда, что жульничать ты рано приспособился, – подала голос женщина.

Были глоток в ответ и комментарий:

– Славно однако… – Рацея продлилась: – При всем этом вкусовые букеты вещь не слабая. Немудрено, еда – первое, что человеку досталось. А если вдуматься, какой порой мерзостный атрибут мы жрем. «Когда б вы знали, из какого сора…» Взгляни, имеются семь цветов спектра, семь нот – большинство сенсорных ощущений поддаются ритму. И только вкусовые не удается пленить. Отсюда я делаю заключение – хаванина суть высшая гармония… Итак, человек претенциозен и примитивен, напыщен и жалок. Лжа – квинтэссенция гомункулуса, а жизнь – пробирка, где осуществляется данный тест. Деять кривду и подвергаться оной – тождество и достоинство человека.