Диляра Шкурко - Люблю сильнее жизни. Маленькие истории о большой любви

Она приехала, чтобы учиться у знаменитого старика, сценографа, чьи работы видела на репродукциях. Но обнаружила по приезде, что тот уже не преподает. Передумывать было поздно: Манюся подсуетилась с документами. Ксюша поступила в ВУЗ. Училась, обзавелась друзьями. Познакомилась с Никитой. Долго не верила, что он может предпочесть ее всем здешним красавицам. Потом поверила и счастливо прожила с ним два года.

Потом глухое время небытия. Отвергнутости любовью, а значит, и миром. Глухоты, слепоты. И вот опять все вернулось. Вернулось с новой любовью.

Стремительно проходила весна. Ксения и Саша почти не расставались, занятые важным делом узнавания друг друга. Все сходилось, все лепилось кусочками мозаики. Тесные объятья и сходство привычек, предпочтений, характеров. Манюся только вздыхала, видя, как одержимо падает ее племянница в новую любовь. Она не умела даже себе объяснить, что в этом плохого, но чувствовала интуитивно, что плохое есть. «Все не как у людей… Все впопыхах, наскоком…», – бурчала Манюся. Но смысл вкладывала иной в свои речи. Если бы могла сказать ясно, то сказала бы, что нельзя так полагаться на любовь, нельзя отдавать себя кому-то столь безоглядно.

А Ксюша видела только Сашу да еще одуряюще цветущую сирень… Есть женщины, обладающие неистребимым свойством безоглядной любви, как неистребимо и безоглядно цветет куст сирени. Варварски обломанный всякую весну, затертый среди камней города, но взрывающийся вновь и вновь щедро и нежно гроздьями соцветий.

Пришел в квартирку немец, очкастый, бородатый. Купил две картины за потрясающую сумму – тысяча триста долларов. Почему она такую цену назвала? Скорее всего, потому что считала ее запредельной, невообразимой. Она не хотела, чтобы он купил эти две работы. Как только он их выбрал, показалось, что эти две и есть самые-самые, с которыми расстаться невозможно.

Странная судьба у художников. Вот поэт может продавать свои стихи сколько угодно – они все равно при нем остаются. А художник, если не пользуется успехом, – плохо, зато все работы при нем, пользуется – тоже плохо, не будешь же без конца копии делать…

Честно говоря, из картинок только одна была ей дорога по-настоящему. Автопортрет. То, что это автопортрет, понять сложно. На переднем плане – створка окна, в ней – отраженная расплывчатая зелень, синева – день яркий, а дальше, в перспективе – комната сумрачная, вещами заставленная. Столы, шкафы, платья, вазы… Сумрак зноя, золотистый, тягучий. И в конце перспективы, в глубине – девичья обнаженная фигурка. Нежно светящаяся, в коричнево-золотом мареве…

Ксюша любила эту вещь. Но ей думалось, что только ей одной понятна застенчивая нагота и очарование одиночества в жарком воздухе лета. Но немец выбрал именно эту работу. И еще одну – простенький натюрморт: в синих тонах, бутылка почти черная, виноград чуть светлее, на белом блюде тускло светящийся пурпуром в сумерках разломленный гранат.

Не хотела продавать, но продала. Надо же начинать когда-то. А тут везение, фарт. Уже отгоревала. И надумала: деньги нечаянные, вот и потратит их с шумом, блеском. Тряпочек накупит. А то Сашка и не знает, какой она может быть: с обнаженной узкой спиной, с гордой стройной шеей…

Ксюша уже присмотрела в бутике поблизости от спуска забавное платье, непривычно яркое для себя, бешено-лимонного цвета. Кусочек шелка, изрезанный фигурными дырочками. И еще она сможет не продавать пока птичек. Ей захотелось снова, как давно, взять холст, краски… Или уголь. Что-то уже просилось из нее на этот холст, на ожидающую прикосновения бумагу.

Но именно в этот вечер Саша сказал, что ему необходимо уехать. «Ненадолго, всего на пару месяцев… Понимаешь, Ксеня, это вроде стажировки. Всего трех человек от фирмы посылают. Из новеньких – только меня. Это хороший признак: значит, считают меня перспективным. Да и вообще, пару месяцев в Германии – это неплохо… Ну чего ты надулась, а, Ксень?»

Дуться и вправду было неприлично. Она стала преувеличенно восторгаться его поездкой. А в глубине билось: «Вот, начинается то же самое. Страшное. Неотвратимое». Ужасно ей казалось расстаться на эти два месяца сейчас, когда все только началось. Казалось, что раздельная жизнь, с ее суетой и делами, заполнит маленькое пространство между ними и, заполнив, разорвет навсегда такую хрупкую еще связь…

Дела в Германии у Сашки пошли просто отлично. Стажировка превратилась в полноценную работу. Сослуживцы составили хорошую компанию. Оксана, сорокалетняя веселая тетка, правда, таскала его на распродажи в качестве переводчика с немецкого, потому что у нее был только отменный английский. Но зато Саша купил подарки родителям и Ксюше. А престарелый стиляга Макс в одиночестве бродил по улочкам чистенького городка и только беззлобно бранил Сашку за отсутствие туристического интереса. Сашку смешила Максова манера времен Аксенова и «Острова Крыма» называть его «старичком» и умиляла расшитая шапочка на лысой голове сорокапятилетнего плейбоя. Но в общем и целом соотечественники Сашку не «грузили», и поболтать с ними было даже приятно.

Ксюше Саша звонил регулярно. Но каждый звонок приводил его в тягостное расположение духа. Ксюха разговаривала с ним таким убитым голосом, что хотелось на нее наорать. Но вместо этого он тихонько шептал ей в телефонную трубку:

«Я иду – веселый Дидель,

с палкой, птицей и котомкой

через Гарц, поросший лесом,

вдоль по Рейнским берегам,

по Саксонии дубовой,

по Тюрингии сосновой,

по Вестфалии бузинной,

по Баварии хмельной…

Ксеня, Ксеня, надо ль плакать,

если Дидель ходит в поле…»

И она вроде бы оттаивала и тоже начинала шептать что-то ласковое и расспрашивать про Германию. А потом спохватывалась: «Ой, на сколько ты уже наговорил?!» – и торопливо прощалась.

Для Александра время летело быстро, а для Ксении текло медленно, в непрестанном, тяжелом, словно труд, ожидании. Ей казалось, что если она мысленно отвлечется от этого труда, все рухнет. Деньги были, и птичек она не продавала, но дни проходили вялые, пустые.

Манюся заезжала, кричала на Ксению: «Ты просто ненормальная! Можно ли так изводить себя? Плюнь на все – поезжай пока домой, к родителям. Нельзя же быть такой размазней. За одним бегала, как собачонка, теперь с другим то же самое… Да погляди ты на себя – молодая, красивая, а ползаешь, как муха!»..

Ксеня испуганно взглядывала на Манюсю: неужели и ей понятно, как самой Ксене, что история повторяется. Да нет, не может такого быть. Второй раз Ксения просто не переживет такого. А что-то внутри шептало ей: «Конечно, именно с тобой это и случится. С такими, как ты, только такое и случается. Потому что с такими именно так и бывает». О, Ксения всегда понимала свою неправильность. И если чему и завидовала, то только чужому умению быть на «ты» с этим миром. Нет, не машинам, не платьям, не домам завидовала она, а только простой хозяйской хватке, возможности жить в ладу с действительностью.