Михаил Заскалько - Когда придёт Зазирка

– Хочу домой! Отправьте меня назад!! Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!!!

А Ладанея? Я была убеждена на 500 процентов, что ею и не пахнет. Но кто тогда забивал мне уши всякой ерундой типа: у тебя уже были трудные сто метров в образе Дюймовочки, ты одолела, смогла, сможешь и сейчас. Соберись! Или: любой из твоего класса, из твоей школы, из школ всего Питера, самый – самый, окажись на твоём месте, так же визжал бы от страха, ежесекундно умирая от ужаса, что грохнется в бездонную пропасть… Но ты не они: ты особенная, ты Избранная…

– Иди ты к чёрту!!!

Трёп в ушах не успокаивал, не мобилизовал, а, напротив, раздражал, распалял ещё больше истерику. Воистину: у страха глаза велики… Мне уже казалось – я почти видела это! – что ещё чуть-чуть и ноги не выдержат напряжения, сломаются, как спички, нить разрежет многострадальное тело надвое… и Варьке наступит каюк…

Нет, вот ползёт змея, она уже обвивается вокруг моего тела… сейчас сдавит кольца, ломая кости… а потом, бездыханную, заглотнёт, как мышь или лягушку. Началось: кольца, действительно, сжались, но не стали ломать рёбра… выдернули из трещины, развернули так, что подошвы ног упёрлись в стену… кольца стали раскручиваться, вращая меня, словно волчок… Странная какая-то змея… Опускает? Нет, просто у неё где-то в стене нора, а там дюжина змеёнышей, которые будут откусывать от меня по кусочку… Не хочу!!!!!!

Задёргалась из последних сил: меня крутануло и шмякнуло головой об обледенелую стену…

… Очнулась я от сырости: подо мной была мокрая снежная каша. Лишь с третьей попытки удалось встать на ноги – глубина чуть выше пояса. До стены шагов десять, вон и трещина, сочится родничками. Как же я оказалась внизу? Змея… кольца…

Впрочем, нет, никакой змеи не было – это нить на меня намоталась, как на шпульку, а затем, разматываясь, увлекла меня за собой. Но где она сейчас? Оборвалась? И где Димка, Вадик?

Полукольцом меня окружали ледяные монстры – гиганты. Я видела лишь их груди, животы, закованные в панцири из ребристого матового льда. В воздухе чувствовалось небольшое тепло, – горячие источники рядом, – но промокшая до нитки одежда заставляла забыть о нём. Надо двигаться, быстрее, иначе превращусь в подобного ледяного монстра. Живее, ЖИВЕЕ!!! Тьфу, на тебя, как корова на льду!

Пузатый монстр-коротышка подставил мне брюхо, облепленное сосульками. Изуверская обходительность: руки скользят, сосульки обламываются и я, вновь, плюхаюсь в снежную кашу.

– Дим, Ди-ма! – ору что есть мочи, но сквозь деревенеющие губы вылетает писк младенца.

«Ма-ма-ма» – насмехаясь, дробится эхо, шуршит в обступившей толпе монстров.

«Всё, Варьке каюк… На этот раз, как пить дать…»

Я уже не в силах шевельнуть задубевшими ногами, руками, слипаются ресницы…

«Кретинка, размазня! Опустила ручки: ах, каюк, аминь Варьке, неплохая была девчонка… Дура! Вспомни историю про двух лягушек. Упали в кувшин с молоком…» – опять кто-то дундит в ухо, больно щипая мочки.

«Пошла ты… знаешь куда… Здесь не молоко…».

«Неважно, не важно… Помнишь: та, что сдалась, утонула, а та, что трепыхалась на пределе сил, сбила молоко в масло и вылезла».

«Достала! Идиотка! И трёп твой идиотский! Заткнись!!!»

Я вскинула руки в ледяных «перчатках»: заткнуть уши, что бы не слышать этот бубнёж. Но он продирался сквозь пальцы, ломая хрупкую ткань «перчаток».

«Пошла ВОН!!!» – Взмах меченой рукой и… коротышка-монстр разлетелся вдребезги, а стоящий за ним верзила развалился на две половины, обнажив красно-жёлтые гранитные внутренности. В следующую секунду я, должно быть, обезумела. Тело охватило жаром, как при высокой температуре, точно в бреду выкрикивала: «Я не лягуха!» – и крушила монстров, крушила в каменно-ледяную щебёнку. Часть её разлеталась в сторону, часть осыпалась на дно «кастрюли», в которой варилась каша с куском мяса. И это мясо – Варька… Невидимая ложка помешивала, давила комочки: каша густела, мясо выпиралось на поверхность…

И вот я стою на горбатом монстре, вокруг ещё сотни таких же. Метрах в двадцати от меня, на раздвоенной черепушке монстра лежал Вадик. Я прокладываю к нему дорожку из щебёнки, круша монстров, словно фарфоровые статуэтки. Тело, буквально, горит, голова кажется пустым шаром, в который закачивают обжигающий воздух. Давление растёт…

«Взорвётся…» – откуда-то из дальней щёлки мышкой пискнула Варька.

Вадик был в порядке, как и Юрик на его груди. Коматозники дрыхли, что называется, без задних ног. Счастливые эгоисты… Димки нигде не видно. Ушёл к аборигенам? Возможно, только что-то слабо верится: предчувствие нехорошее…

Предчувствие не обмануло: Дима лежал сразу за глыбой, на которую уложил брата. На поверхности лишь голова и плечо. Лицо зеленоватое от корочки льда, под носом две кровавые сосульки, вместо волос красная шапочка.

Я где-то читала, что порой у некоторых людей в экстремальных условиях проявляется чудовищная сила: грузовик гружённый наехал на ребёнка – и мать переворачивает махину, как картонную коробку… Или: русская народная сказка «Безручка»…

Нечто подобное случилось со мной: наклонилась, схватила Диму за плечо и выдернула из ледяного плена, точно детскую игрушку. Положила рядом с братом. Он был жив, но жизнь в нём едва теплилась.

– Дим, Дима, Димушка! – трясла, звала, кричала в холодную бездну, куда он медленно погружался. Ни одна жилочка не дрогнула.

И я завыла, как тысяча волчиц, угодивших в капканы. Бутафорское небо приблизилось – отвратительный глаз с бельмом! – и мой вой бился об этот глаз, взрывался, осыпая округу разноцветными искрами…

Голова-шар лопнул, полыхнув пламенем…

… Я проснулась от шороха у изголовья. Почему-то не спешила открывать глаза, прислушалась.

Кто-то ходил рядом, мягко ступая. Тепло, пахнет чем-то кулинарным. Где-то недалеко, будто за стеной, гул. Причём, очень знакомый. Где же я его слышала? Напряглась и вспомнила. Вспомнила всё, что приключилось со мной, до той секунды, когда… лопнула голова, и полыхнуло огнём…

Открыла глаза и быстро села. Рядом никого не было, возможно, бесшумно вышли, пока я восстанавливала цепь событий. Я была совершено голая, лишь на шее висел оберег бабы Нюры. Подо мной каменная кровать, на ней толстое меховое покрывало, такое же, но потоньше, служило одеялом.

Комната небольшая, но просторная: за счёт закруглённых стен. Потолок арочного типа. И стены и потолок отполированы, и так же разрисованы, как коридор и стены площади, увиденные глазами Упа. Пейзажи с птицами и животными. Надо сказать, художник отменный: с фотографической точностью прорисована каждая травинка, лапки букашек. Помимо картин, на стенах было несколько, похожих на дверцы шкафов, тёмных прямоугольников с выемкой вместо ручки. И, разумеется, две знакомых уже мерцающих чаши-светильники. Видимо, это от них шёл сладковатый запах, одновременно напоминавший жареную картошку, свеженарезанный огурец и подгоревший лук. Двери как таковой не было: вместо неё завеса из камушек, нанизанных на кожаные шнурки.