Борис Березовский - Исполнение желаний

– Нет-нет, – запротестовала Виктория Викторовна, – очень интересно! Ведь правда? – Она взглянула на своих соседей по столу, словно прося у них поддержки. – Продолжайте, пожалуйста!

– Да, да, – поддержали ее мужчины, – продолжайте, Кирилл Аркадьевич. Во всяком случае, весьма любопытно.

– Да, собственно, и продолжать-то не о чем, – Кирилл Аркадьевич виновато улыбнулся, но тем не менее продолжил свою мини-лекцию:

– Не помню уже точно, кто приводил этот образный пример – Тургенев или Булгаков, – но суть его такова: счастье – как здоровье, о нем вспоминаешь, когда его нет.

– А любовь?! Она разве не есть – счастье? – словно обидевшись за кого-то, Виктория Викторовна вопросительно посмотрела на мужчин: – Ведь любовь – это одно из основных желаний?

– Да нет, пожалуй, тут сложнее, – возразил ей Виталий Петрович. – Желание – это из области секса. А любовь – это, скорее, состояние. Желание любви – абстракция, во всяком случае, недоговоренность. Желание всегда относят к любви плотской, – Виталий Петрович помолчал, задумчиво повертел в пальцах вилку и добавил: – Да и потом, бывают случаи, когда и страдание – счастье. Как думаете, Кирилл Аркадьевич?

– Вполне с вами согласен. Счастье – это состояние внутренней удовлетворенности. Еще Аристотель определял счастье как деятельность добродетельной души. А добродетель, в свою очередь, как дорогу, ведущую к счастью.

Заметив любопытные взгляды официанток и сообразив, что остались в столовой одни, доморощенные философы смущенно допили свой остывший чай, вышли из столовой и, тепло попрощавшись, разошлись по своим этажам.

Придя в палату и сделав дежурные звонки, Кирилл Аркадьевич открыл ноутбук и, подключившись с помощью модема к Интернету, стал просматривать свои излюбленные новостные сайты. Не найдя ничего интересного, он включил телевизор, но вскоре и это ему надоело. «Все, – сказал он себе, – пора заняться делом, а не оттягивать момент. Трусость – не порок, но все-таки порядочное свинство». Кирилл Аркадьевич лег на кровать, закрыл глаза, и воспоминания детства нахлынули на него снежной лавиной…

Наутро, опоздав к завтраку, он нашел своих новых знакомых в состоянии некоего смущения:

– Разбередили вы нам душу вчера, любезный Кирилл Аркадьевич, – Василий Васильевич прищурился и, как заговорщик, оглядев соседей, резюмировал, пытаясь подражать голосу Б. Н. Ельцина: – Все мы не молоды, нам помирать уж скоро, а вы про счастье, понимаешь ли! Было оно, не было – черт его знает! А потому мы предлагаем ощутить это неведомое состояние души в ближайшем кафе – где-нибудь после обеда, вместо полдника. Ну как, годится?

– Заметано, – Кирилл Аркадьевич засмеялся, потер руки и подумал в шутку: вот оно, жена была права – пьянство начинается. И вдруг явственно понял, что его возможный отказ от встречи в кафе сильно огорчил и обидел бы новых знакомых. На душе стало очень тепло и приятно, и какое-то почти забытое и едва ли не сентиментальное чувство товарищества затопило его целиком – от макушки до пят…

Одевшись после завтрака теплее, Кирилл Аркадьевич вышел к заливу и медленно пошел вдоль береговой кромки. Было морозно, утрамбованный песчаный наст хрустел под башмаками. Солнце, еле пробивавшееся из-за облаков, не в состоянии было разогнать плотный туман, повисший над заливом, – ни Кронштадта, ни форта, ни тем более дамбы не было видно и в помине. Он приподнял воротник дубленки, взглянул на смутно вырисовывавшиеся из тумана сосны и, сладко зажмурившись, окунулся в свои детские воспоминания.

Кирилл помнил себя лет с трех-четырех, а следовательно, с 1950–1951 годов. Отчетливо помнил своих родителей, свою няню, их комнату и кухню в большом двухэтажном деревянном доме, а также двор с различными постройками, казавшийся ему тогда огромным. Помнил и палисадник, с чудесно пахнувшими флоксами и другими цветами, названия которых он не знал ни тогда, ни сегодня.

Семья жила по месту службы отца-офицера в маленьком западно-белорусском, а до войны, естественно, польском, городке. Городок славился тем, что являлся родиной Адама Мицкевича. Была в нем и еще одна безусловная достопримечательность – разрушенный старинный замок литовского князя Гедимина – большая каменная башня, стоявшая на высоком холме, окруженном обширным лесопарком.

Отца он видел очень редко – только по праздникам и выходным. Поскольку отец уходил на службу очень рано, а возвращался поздно, то по будням Кирилл видел его лишь спросонок, завтракающим или ужинающим при свете керосиновой лампы. Понятно, электричества в домах тогда еще не было и в помине. Зато по воскресеньям, когда отец оставался дома, Кирилл был по-настоящему счастлив.

Его отец, фронтовик, капитан-артиллерист, получил два ранения, но, тем не менее, прошел всю войну. Он был хорош собой – высок, строен, широк в плечах, с густыми, чуть вьющимися волосами. Больше всего на свете Кирилл гордился его боевыми медалями и орденами. А также его офицерской формой – кителем, погонами, фуражкой, вкусно пахнувшей портупеей с пистолетной кобурой, до блеска начищенными сапогами и даже сверкающими пуговицами и целлулоидным подворотничком, пришивал который к кителю отец собственноручно, не доверяя это ответственное дело даже маме. А еще у отца были трофейные часы со светящимися в темноте цифрами и стрелками и «золингеновская» опасная бритва, которыми он очень дорожил. Из ценных вещей, кроме этих, в доме имелось только трофейное немецкое пианино «Хупфельд Готха», которое отец привез с собой из Германии и на котором часто играл и пел популярные песни.

Кирилл хорошо помнил отцовские воскресные утренние ритуалы: отладку бритвы на специальном широком ремне, сам процесс бритья – священнодействие, во время которого никому нельзя было находиться в комнате, запах популярного одеколона «Шипр», которым отец сбрызгивал лицо из стеклянного пульверизатора с резиновой грушей. Затем следовал процесс шлифовки золотистых металлических пуговиц на кителе с помощью специальной пасты и разнообразных приспособлений, а уж потом чистка сапог до зеркального блеска с помощью двух щеток, ваксы и огромной, вишневого цвета, бархотки.

Что и говорить, офицеры тех лет смотрелись как надо – выправка, отглаженная форма, аккуратная стрижка «под бокс», выбритые до синевы щеки и какое-то неизъяснимое чувство собственного достоинства, присущее всем офицерам-фронтовикам, победившим врага и защитившим свой народ и свою страну.

С мамой Кирилл виделся, разумеется, чаще. Она казалась ему красавицей. Статная шатенка с длинной толстой косой, прямым пробором, узким, с небольшой горбинкой носом и прекрасным цветом лица, мама была, на его взгляд, просто неотразима. Он долгие годы помнил ее запах – смесь духов «Красная Москва» с каким-то неуловимым, волнующим ароматом взрослой, знающей себе цену женщины.