Бразервилль - Глаза слижут лоси (сборник)

Он подсел к ней, родной, без кожи,
Без колючек, без глаз, без ножек,
Две руки, голова и ёжик
И подвижная часть лица.
Люда ставит ему посуду,
Вспоминает утраты, ссуды,
Моросит о разбитых судьбах,
О сгоревших в плену сердцах,
Покрываясь тоскою лютой.

Новый друг понимает Люду.
Новый друг обнимает Люду,
Как полуденный жар – Мадрид,
Так сжимают дельфина сети,
Так щенка прижимают дети.
И звонят ноль – один соседи,
И ноль – три.

В машине сидят, но никто никуда не едет,
За окнами – тьма, на водительском месте – очаг.
Все жадно молчат, подозрительно смотрят дети
На твёрдые лица родителей, мысль волоча.

Никто не моргает, вздыхают уставшим пони,
Вот – вот напряженье мутирует в звонкий напалм,
И каждый попутчик мучительно хочет вспомнить:
Когда и зачем он сюда к этим людям попал,

Кого за пределами душной кишки салона
Оставил, быть может, любимого? Кто же там есть?
Голодная мгла, порождённая клятым лоном,
А может, целебная и седативная взвесь?

Мужчина с отдавленной шеей рванулся к дверце,
Так критик уходит с сеанса дурного кино.
На миг его тело – слетевшее полотенце —
Сверкнуло во мраке.
И стало как прежде темно.

В маршрутном автобусе тихо,
Народ бутербродом запихан,
Кто – дышит, кто – ест чебурек.
Так тихо бывает у психа.
Как вдруг молодой человек
Похожий на нервного хикки,
В планшет погружённый, хихикнул
И, сам испугавшись, икнул.
Махры отрывая кутикул,
Сосед, пригвождённый к окну
Немытому, тоже хихикнул
До этого злясь, как манул.

Подруга его поддержала
С причёской цветов баклажана,
Запрыскала в людо – массив,
Ватага студентов заржала,
Собою салон заразив;
Смеялись и дяди, и тёти
Забыв о семье, о работе,
О горьких посланиях SOS,
Дедули смеялись как льготе,
Бабули смеялись до слёз.
Дополнив ансамбль неплохо,
Ворвался водительский хохот,
И бился кавказец об руль,
Как в бубен отца скомороха,
И, кажется, прыскал июль.

Но в этой заливистой сальсе
Один гражданин не смеялся —
С поблёкшей рогаткою скул
Неузнанный комик, что ясень
Сидел – неподвижен, сутул.
Казалось: он просто уснул,
Теряя с улыбкою в массе.

Рассветом пытливым окно закошмарено,
Пугливый будильник смешком обозначил границы.
Сомнамбула вышел в костюме отпаренном
Навстречу лучам и таким же отпаренным лицам.

Он в страждущий офис приехал, как водится,
Всем доброго дня пожелал, выпил кофе, съел пончик.
А на пустырях вдоль хребта переносицы —
Муть странная – свежий несвежий взгляд сельди из бочек.

Сомнамбула день четвертует, работая,
Вполне адекватно шутя, и с начальством не споря.
И даже коллега не в меру упёртая
Его не раскусит, что он отдыхает на море

С веснушчатой девушкой, иль одуванчикам
На густо – махровом лугу сносит пенные нимбы,
А может, он с нею лежит на диванчике,
Она его гладит, и думает: «Не разбудить бы…»

Скоро глаза слижут лоси,
Скоро скукожит в зерно,
Кто – то на складе земном
Хмуро приходует осень.

Список прихода неистов,
Всё, что пришло с накладной:
Дождь – сотня штук – проливной,
Тысячи тонн мёртвых листьев,

Ночи с надрывом пружины —
Двести четырнадцать штук,
Где же полёты на юг?
В этом году не вложили.

Тысяча мрачных прохожих,
Триста дежурных простуд,
Спишем их, господи боже,
Спишем, и всё будет good.

Под балконами дети
Ранним утром пугливо снуют,
Ищут сны и конфеты,
И свалившихся к ним чудо – юд.

Рвётся шёпот натужный —
Обнаружен средь щепок и блях
Белый шарик воздушный,
Мёртвый, сдутый, потёртый в боях.

Дети шарик не тронут
И убийц не возьмут под арест,
Но его похоронят,
И поставят из спичек
крест.

Мне приснилось: светофоры пожухли,
Повороты расхлябили шеи,
Бессердечные фонарные джунгли
Беломорят и даже траншеят.

Словно фура пронеслась по колосьям,
Перезрелые колосья на кой нам?
Мёртвых кукол намотали колёса,
Неживых, бездыханных, покойных,

Неудачливых на уровне генов,
Безучастных, несмышлёных, как силос.
Упокой их, Господь, манекенов.
Мне приснилось, мне просто приснилось.

Новых детей завезли в детский сад,
Их выгружают лопатой и вилами,
А, через годы, детишек бахилами
Сбросит у школы какой – нибудь гад.

Я наблюдаю, пускаю слезу,
Вон, и мой тоже свалился из кузова.
Кто – то его, с головою арбузовой,
Смёл к остальным, ковыряясь в носу.

Я не позволю из детских дружин
Вылепить нечто кирпичнее пряника,
И в тихий час я, прозревший и пьяненький,
Выкраду всех. Мы в закат убежим.

В день, исполненный грусти и мистики,
Я придумал себе себя.
Я, придуманный мною – не чистенький,
Я живёт, всех подряд гнобя.

Я боюсь выходить с ним на улицу,
Всякий раз затевает гнусь.
И в квартире, где страшно зажмуриться,
Одного оставлять боюсь.

Отвернулись друзья и родители,
В первый день отпустил жену,
Мы её напоследок обидели,
Но никто не признал вину.

Слишком поздно жалеть и каяться,
Я злопамятнее судьбы;
Помню, в зеркало утром скалился,
Кто придумал меня, забыв.

На днях мужичонка юркий,
Пройдя все посты дружин,
В ресницы орал хирургу:
– Отрежь мне кусок души!

Не той, что дрожит на койке
И лампы хранит прищур,
Отрежь от моей! Хоть сколько!
Я к утрему отращу!

Не вру! Может, я бездонный!
Я с детства привык спасать!
Я, может, почётный донор!
Отрежь, твою мать!

Всади малодушным людям!
Вколи, примотай, пришей!
Вживи подлецам, иудам!
Лепи из гадюк ужей!

Бери! Лезь в меня, под кожу!
Кромсай и сажай в проныр!
Я в подлых телах размножусь,
Лишь так мы очистим мир.

В злосчастный момент, в зуболомную стужу
Ему невзначай стужа вытряхнет душу,
И он без души будет шастать как зомби,
Свой день прожигать.
По привычке зазнобе
Подарит букет хризантем иль ромашек.
Он нуль без души – обезвещенный ящик,
Сухой и глухой, но с желанием стойким
Заполнить нутро хоть какой – нибудь молькой.
Он будет косить на людей в ресторане,
При них вспоминать об утраченной грани,
Завидуя им, ведь у них есть начинка —
От мэра до грузчика с пьяного рынка,
А в нём – ничего! Пустота и желудок.
Он хлопнет вина, заливая рассудок.
Потонет в глазах той особы с букетом,
Поняв, что души у неё тоже нету.