Маргарита Берг - Все дело в попугае

Она обзвонила всех предположительно знакомых девушек и принялась за юношей. Никто не знал, где Миша. Она побежала по домам, где не было телефонов, по подростковым компаниям в округе. Безуспешно. И тогда Ирине Павловне пришла в голову удивительная мысль. «А может, он и впрямь в библиотеке?» – подумала она.

Вспомнила, что сын поминал Ленинку, схватила такси и поехала прямо туда. Робко подошла к швейцару, понимая всю абсурдность вопроса, который должна была задать. Объяснив экстренность положения, попыталась выяснить, не видел ли он такого-то мальчика… И тут ее ожидало потрясение. Весь, без исключения, персонал Ленинки, от швейцара до директора, знал Мишу – в лицо, по имени, по фамилии, в какие часы он обычно бывает и в котором зале находится сейчас. Ирина Павловна, как по маякам, прошла по дежурным на этажах, просто называя фамилию сына и следуя в указанном направлении…

В тот год Миша уже почти нашел свою тему: нащупал направление, в котором хотел копать. Сам он потом говорил, что таков должен быть его вклад в развитие мирового духа. Гегельянец, на свою голову. Нащупав эту тему, Миша поступил в медицинский институт. Нина выбрала физику.

Студенчество и последующая аспирантура унесли увлекающегося молодого человека в хорошие шторма. Он покинул дом и стал снимать квартиру на паях еще с двумя юношами, один из которых был начинающий латиноамериканский кинорежиссер. Именно латиноамериканцу принадлежит красноречивый перл, иллюстрирующий мишину личную жизнь того времени. Однажды вечером, когда Миши не было дома, зазвонил телефон, и сосед снял трубку:

– Эллоу!

– Пригласите, пожалуйста, Мишу, – сказал женский голос.

– Эго нэту. Пэрэдать что-то? – предложил вежливый сосед.

– Передайте, что звонила Лена.

– И всо?

– Все.

– Дэ-вуш-ка! – проникновенно сказал нетактичный сосед, – этого са-вер-шенно нэ-до-ста-точ-нооо!

…А что же Нина? А ничего. Нина была. Миша отбегал – и возвращался к своему альтер-эго. Нина просто существовала, она не волновалась, или делала вид, что не волновалась, и никуда не торопилась. Она понимала Мишу, она знала Мишу. Он не ставил ее в известность о своих похождениях, о бесчисленных ленах, о страстном романе с известной, замужней кстати, актрисой, о цветах, пронесенных из альпинистской палатки в альпинистскую палатку через заснеженный перевал, о влюбленной в него дочери научного руководителя… У Нины с Мишей были другие темы. То, о чем почему-то никогда не получалось поговорить с остальными, или получалось, но не совсем как надо… Миша делал себя в науке. Не в советском официозе – в мировом мэйнстриме, строил упорно и умно уже тогда. С его изумительным английским это было трудно, но возможно… Он не был честолюбив, а хотел заниматься своим делом. Он был увлечен и красив в своем увлечении. Нина умела и могла говорить с ним о главном.

Кто поймет и объяснит, почему же так долго – более десяти лет – продолжались «параллельные» увлечения и романы? Сам Миша потом говорил, что искал. Долго искал. Искал что-то, чего не хватало. А чего не хватало? Он и сам не мог объяснить.

А Нина была – он сам. Нина к нему словно приросла. Никто не знает, был ли у нее кто-то еще. Миша не спрашивал, это не было важно. В какой-то момент они даже попыталсь жить вместе. Но в момент, когда Миша решил, что, по его собственному выражению, «пора двигать на запад», и начал предпринимать к этому шаги, наличие Нины его в средствах не ограничивало. Это было начало восьмидесятых.

Миша решил уехать в Америку, и, после блестящей и скандальной защиты диссертации, фиктивно женился на гражданке Великобритании, чтобы выехать из страны.

Нина оставалась в Москве.

Серебристый самолет поднимался над лесами Подмосковья, провожаемый взглядами грибников.

Так Миша оказался в Риме, по дороге в Штаты.

Студентка первого курса психологического факультета Рита Летичевская попала в эпоху звездопада. Реализованный девичий сон: семнадцатилетняя Ритка, в зеленой шапочке с огромным помпоном на нитке, шла через эти месяцы, и на каждом шагу к ее ногам с мелодичным звоном падали мужики. Кого там только не было, в этих придорожных сугробах! Прибалты и евреи, борцы и метатели молота, митьки и диссиденты, начинающие композиторы и актеры… Ритка назначала пробные или полуделовые свидания по пути своего следования в институт к часу дня – слишком много было желающих. Она их расставляла в узловых пунктах – точках посадок и пересадок: возле дома, у метро Академическая, площадь Восстания, знаменитый «микроклимат» (выход на канал Грибоедова со станции метро Невский Проспект) – из расчета минут по десять-пятнадцать на каждого.

Соответственно, каждый кавалер провожал ее ровно до следующего, после чего был отпускаем величественным жестом. Драть ее было некому.

Кажется, итальянцы, описывая существо женского пола в переломный год от подростка к девушке, употребляют выражение «красота дьявола». Трудно понять, отчего так происходит. После того, как сумасшествие, продолжавшееся около года, закончилось, никогда больше Ритка, превратившаяся позднее в весьма красивую молодую женщину, не имела успеха, даже отдаленно похожего на тот ажиотаж. Может, это в какой-то мере объясняет дикую самоуверенность и склочность ее тогдашнего поведения. Откуда ей было знать, что такое не навсегда?

В семнадцать это еще был такой лохматый чертенок: скорее резкий, нежели грациозный, скорее яркий, чем изысканный… Но все нужные составляющие были уже при ней: и ладные ножки, и тонкая талия, и покатая несовременная линия плеч, словно созданная для открытого бального корсета, – ее не могли спрятать даже модные в те годы подплечики, – и невоспитанная грива темно-темно-рыжих волос, а главное – огромные, глубокие черные глаза на нежном лице такой контрастной белизны, какая встречается почти исключительно у рыжих…

И на первом курсе Рита встретила Диму Смирновского.

Вообще, Дима учился у Елены Семеновны – ритина мама преподавала на психфаке, – и как-то заходил к Летичевским, когда Ритка была еще восьмиклассницей. Потом он рассказывал, что запомнил, как черноглазая девочка в цветном вязаном пончо открыла ему дверь. А Ритка вот его совершенно не запомнила. Позже мама взяла Ритку на спектакль факультетской студии – «Голого Короля» Шварца. Димка играл Христиана и очень красиво целовался с Герцогиней – ослепительной Зариной Манукян.

Тогда Ритка его запомнила, но, пожалуй, не очень-то прониклась. Хотя где-то в голове отложилось, что о нем шепталось чересчур много девушек. Ритка всегда была чувствительна к таким вещам.

Став первокурсницей, Ритка тут же кинулась с головой в эту же самую театральную самодеятельность. Елена Семновна руководила художественным советом от преподавателей, и вела заседание 9 октября 1982 года. Среди девушек сидели за столом двое парней-старшекурсников, их представили: Юра и Дима. Тут Ритка и фамилию вспомнила, и дамский ажиотаж. Удивилась: «как картинка» Юрка Залесский показался ей теперь даже симпатичнее, он был блондин, а Ритка имела слабость к блондинам. Но тут Димка улыбнулся кому-то, двинулся, посмотрел в риткину сторону… И она все поняла.