Маргарита Берг - Все дело в попугае

– Лагутин, – произносит Сурепка.

Лагутин встает, гипнотизирует взором, улыбается подобострастно.

– Да, Анна Петровна.

– Что?

– Ничего, Анна Петровна.

– Садись.

Лагутин садится. Цукер ползет дальше, раздраженно отпихивая под парты портфели и мешки. По мере его продвижения вперед, соответствующий порядковый номер парт на всех колонках укладывается в тихую истерику на столы. Второй простенок минуется куда как легче, так как Сурепка у доски.

И вот Цукер под ногами у своей соседки Валентины. Но и Сурепка переместилась, она уселась за свой стол, глаза в глаза с Валькой, в полутора метрах по косой от Цукера, скрытого от нее столом, партой и Валентиной. У доски корчится вынужденный что-то отвечать Лешка Баринов. Класс в прострации, все ждут, когда бабахнет.

Беззвучно посовещавшись с Цукером, Валька, прямо перед глазами Сурепки, перемещается на соседнее, пустое цукерово, место. Сурепка задумчиво следит за ней взглядом. Теперь стул над головой Цукера свободен. В следующую секунду Сурепка задает Баринову вопрос, всем корпусом повернувшись в сторону доски. Цукер, не будь дурак, четко вписывается в этот промежуток времени: в два идеально лаконичных движения он встает и садится на опустевший валькин стул.

Сурепка поворачивается и видит Цукера перед собой. Господи, в каком он виде! С него клочьями свисает мусор, физиономия в серо-буро-малиновых разводах…

Тишина мертвая.

Очень долгая.

Очень мертвая и очень длинная.

– Цукерман, – произносит Сурепка.

Цукерман встает, и два передних ряда чихают от взметнувшейся пыли.

– Почему ты улыбаешься?

…Звонок прозвенел через две минуты. Все это время Сурепка испуганно пыталась выяснить причину странной эпидемии мозгового паралича и колик, охватившей класс. Никто не пострадал. Если, конечно, не считать того, что, во время напряженного всматривания в лица участников, Ритке вдруг понравилось, как совмещаются на одной зрительной оси Валька Мащенко на первой парте и Баринов у доски. Правда, увлеченная событиями, она быстро забыла об этом. Мащенко в тот момент была смертельно влюблена в Лагутина. Баринов вообще интересовался не девушками, а авиамоделями. Так что до этой свадьбы оставалось еще добрых шесть лет.

– Как видите, воинство, она их разглядела, но сама не поняла этого. И моментально забыла о том, что разглядела. Насчет этого брака в… гм… вышепарящих кругах были сомнения…

– Но они все же поженились?

– Да, 147-небесно-голубое, поженились. Но этой паре просто повезло. После того, как ангелы-растратчики заметили движение души нашей подопечной, они уверились в необходимости этого брака. И подали ходатайство «наверх». И таким образом, брак стал сужденным.

– Получается, они зависели от нее не только в практическом смысле, но и, как бы, в консультационном?…Возмутительно!! Они что, не понимали, в какую ловушку попали?

– Наши махинаторы, 228-фуксия, конечно, не могли всего этого не понимать. Но у них и без того хватало хлопот: подопечная, понимаете ли… Она выросла.

Можно считать, что риткино детство кончается где-то тут. Вместе с окончанием школы. Хотя на самом деле, детство уходило от нее постепенно, в течение четырех предыдущих лет, когда умирали родные. Лев Петрович за четыре года потерял отца, сестру и мать, и семья Летичевских уменьшилась ровно вдвое. Через месяц после последней – бабушкиной – смерти все три урны перехоронили рядом. Был холодный ноябрьский день с пробирающим до костей ветром. Лев Петрович, Елена Семеновна и Ритка – ей еще не исполнилось тогда шестнадцати – втроем, если не считать могильщика, среди кладбищенской пустоты, стояли вокруг крохотного клочка чуть разрытой земли, и каждый прижимал к груди одну урну. Это были равные команды – трое живых и трое мертвых, вой ветра и стук лопаты о ледяные комья… Ритке достался дед, она приоткрыла крышку урны и с удивлением смотрела на катышки жирного серого пепла в открытом сверху полиэтиленовом мешке…

Еще один школьный год – и грянул выпускной бал. Ритка на двенадцатисантиметровых шпильках оттанцевала вальс с физиком и отгуляла ночь по Неве. Домой ее, полуспящую у него на руках, доставил, естественно, Вовочка.

Между выпускными и вступительными экзаменами Ритка выкроила неделю, в очередной раз съездила к подруге Катерине, уже первокурснице МАИ, в Москву, собирала с ней грибы в подмосковных лесах, и мимолетно проводила глазами яркий серебристый самолет. Она не знала, что самолет этот летит в Рим, а в списках пассажиров значится Михаил Николаевич Оленин.

Мишина новая знакомая Нина была очень взрослая, разумная, глубокая и образованная девочка из прекрасной семьи. Нина выросла в диссидентском доме, возле молодых, шумных, энергичных родителей и старшей сестры, ухажеры-друзья-подруги которой перманентно толклись у них в гостиной. Музыка, книги, и общение, общение, общение такого уровня, которого не хватало Мише много лет. Это был новый мир, его настоящий мир! Надо ли удивляться, что и на девочку Нину то ли влюбленный, то ли притянутый какой-то иной мощной силой, мальчик Миша посмотрел совсем особыми глазами.

Нинины родители поняли непростую семейную ситуацию, сложившуюся у Олениных, пожалели и пригрели умного милого мальчика. Дом этот, со всеми заморочками, с проблемами правозащитников, отказников и отъезжантов, стал мальчику Мише роднее родного дома. Нина, близкая, созвучная, по-женски более взрослая и мудрая, стала почти сестрой…

Странные это были отношения. Потому что в те же шестнадцать Миша потерял невинность. Однако Нина тут оказалась ни при чем. Миша был высокий синеглазый блондин, и его соблазнила вполне себе взрослая девушка. Известно, как многие мальчики относятся к таким вещам. Нина отдельно – девушки отдельно. Как мухи от котлет. Продолжал в том же духе.

Нина – это была совершенно другая тема. Это была тема самиздата и читальных залов Ленинки. Мишина мама Ирина Павловна, занятая выше крыши малышкой, видела, тем не менее, дамский ажиотаж вокруг старшего сына, и всегда скептически относилась к тексту, произносимому им при ежедневном уходе из дому: «Я в библиотеку». – «Как же, – думала Ирина Павловна, – знаем мы эти библиотеки. Только б никто в подоле не принес.»

Однажды, в один из таких «библиотечных» вечеров, с мишиной бабушкой внезапно случился тяжелый сердечный приступ. Такой тяжелый, что решили: умрет; и сама она так подумала. Впоследствии она выздоровела и прожила еще много лет. Но в тот вечер, «на смертном одре», она потребовала любимого внука – попрощаться. И Ирина Павловна стала Мишу, ушедшего, как всегда, «в библиотеку», искать.