Сергей Осмоловский - Как белый теплоход от пристани

Как-то будним ноябрьским утром пошли мы с Женьком в институт. Двинулись прямиком с ночной дискотеки, слегка расшатанные клубной вибрацией. Ситуацию воспринимали кисло и плелись, в темноте развлекая друг друга нытьём о том, как хорошо нам было, как плохо нам стало и как ещё будет ещё хуже, если, таким же танцующим шагом немедленно не повернём обратно к тем двум парам вожделенных силиконовых холмов.

Через сто метров проворный мороз сунул свои грубые лапы мне даже в для меня самые непозволительные места. Моя походка сделалась твёрже, я зашагал решительней, и ничто сентиментальное не заставило бы меня сбавить ход. А Женька остановился. Встал напротив бездомного пьянчуги, ради «Вдовы Кликó» готового даже зимой заложить последние ботинки. Последнюю рубаху, а также исподнее алчущий уже, по-видимому, пропил, так как наг он был до последней возможности. Совершенно. Даже волосья, ржавыми пружинками скрючившиеся на груди, не внушали согрева. Никудышный и жалкий, промороженный и насквозь пропитый он топтался на пустой автобусной остановке, как сонный петух балансирует на жерди. Никакой симпатии – хоть режь! И я летел за порцией знаний мимо него по измёрзшей Москве без тени сантиментов.

Женька же без слова подошёл, скинул свою верхнюю обновку и бережно укрыл ею пьяного голодранца. Ни за грош, ни за спасибо 2 2 Бродяга так ничего и не понял. Кутался в дорогую одежду, как в свою собственную. Его кондиция не позволяла оценить жест и хотя бы поблагодарить за жизнь, как минимум, спасённую. Мне это показалось хамством, Женька же проговорил: "На вот. Носи". Во мне что-то дрогнуло. Да так, что и сейчас я, ведя эти строки, не в пример разволновался. (прим. авт. – А. С.) отдал пиджак prêt-à-portér, в котором только что с успехом штурмовал одну из двух пар силиконовых холмов. Поступок тем более примечателен, что в ту пору Женёк ещё не был востребованным графическим дизайнером, каким умер сорок дней назад, а был всего лишь студентом третьего курса со всеми вытекающими отсюда нестабильными заработками. Тогда его гардероб не пестрил обилием штанов и курток, на трюмо не громоздились импортные ароматы, в «стиралке» не болтались комплекты шёлкового постельного белья. И стеснённый в средствах Женёк ещё две недели после того случая сморкался, хрипел, чихал и кашлял, пока не расщедрился папа.

Доброта была его органикой. По-другому он не умел. Раздаривать кусочки горячего сердца, как хлеб-соль предлагать душу с золотого подноса и было главным движущим смыслом, оправдывающим существование. Разумеется, увидеть такое с первого взгляда невозможно. Понять, наверное, – тоже…

Где-то за месяц до катастрофы мы компанией гудели на квартирной вечеринке. Беспечные, ненужные трудностям и живущие вечно. Набились, как запах в солдатские сапоги, и, подливая, красовались, делились друг с другом идейной и творческой бессмыслицей. В общем, обычный сюжет. Когда мы уже были хороши, порядочно разошлись и беззастенчиво шлёпали по ляжкам случайно подхваченных с собой малознакомых девиц, вошёл Евгений. Почти – Онегин. Впереди лёгким шагом ступала внутренняя красота, чуть проникновенно грустная от расставания с любимой девушкой (той самой Катей). Мы встретили его шутками, лихими и простецкими возгласами «О-оо! Кто это к нам пришё-ол!» и «штрафной» стопкой. Но бокалы с пойлом возгорелись от стыда за неуместность, и мы как-то сразу притихли, едва он коснулся каждого взглядом Кабирии 3 3 Главный персонаж кинокартины «Ночи Кабирии» Ф. Феллини. (С. О.) и произнёс:

– Мир вам.

Я долго пытался понять: в чём же корни такого отношения к миру? Анализировал повседневные привычки Женьки, его образ жизни. Отъявленный пижон, завсегдатай самых высокомерных столичных ночных заведений он вместе с этим был человеком редчайшей, подчас абсурдной душевной чуткости. Как это могло помещаться под одной грудной клеткой, для меня было загадкой.

Я уверен, что врождённые качества тут ни причём. Черты характера всегда формируются при семейном участии. Качество воды внутри именно этого аквариума и определяет цвет плавников и величину жабр рыбок, его населяющих.

Назвать семью Женьки неполной – это сильно преувеличить её количественный показатель. Она почти не существовала. Не было ни матери, ни дедушек, ни бабушек, ни братьев, ни сестёр, ни тёть, ни дядь, ни кузенов, ни кузин. На земле жили только два человека с одинаковой фамилией, связанные кровным родством, как яблоко и яблоня: сам Женя и его отец, Игорь Валерьевич. Жили мирно, в ясной душевной тишине, как разорённая большевиками церковь.

Я, зелёный нигилист, привык не доверять взрослым. Но Игорь Валерьевич переучил меня той основательностью, выдержкой, крепостью, которые от него исходили. Сила, шедшая от его ненавязчивых суждений, буквально завораживала формирующуюся мужественность молодого человека. Проникнутый пониманием жизни, внутренне богатый, словно золотой прииск, он говорил не много. И только в тех случаях, когда этого требовала воспитательская мудрость. Из широкой и ровной груди его, придерживаемой заправленной под мышку рукой, выходил звук голоса уверенный и чистый, как эхо веков. Всегда точно попадавшие фразы он чутко перемежал паузами – для осмысления их незрелыми студенческими умами. Уже тогда я легко принимал на веру всякий его тезис. А со временем, нахватав собственным лбом ссадин и шишек, выстрадал и тысячекратную аргументацию к каждому из них: «Мужчину делают Мужчиной потери, а женщину Женщиной – приобретения».

Даже если бы я не любил Женьку ради него самого, стоило бы с ним подружиться ради знакомства с его отцом, которым я искренно гордился и горжусь по сей день. «Примерив на глаз» многие черты Игоря Валерьевича, я старался их примерить, как наряд, как багаж за спиной, не оплаченный жизнью. Но я глубоко задумался, нужен ли мне такой багаж, когда однажды подвыпивший сын обрушил на меня откровение о содержимом этой отцовской «ноши», делающим её такой ценной, а её носителя таким богатым. Основная мысль свелась к тому, что бегущему мальчику Игорю кривая старуха Жизнь бросила путеводный клубок – трагический.

С рождения оставшись без материнской заботы, Игорь первое, главное слово в каждой судьбе произнёс скорее риторически, повинуясь одному лишь младенцу понятному импульсу, нежели переживая тёплый подъём адресных эмоций. Воспитывался у деда и бабки на сдобных пирожках, шерстяных вязаных носках, на тяжёлом запахе махорки. Да и те довольно скоро преставились, наказав успешно кончить школу.

Далее был бессмысленный подвиг духа как расплата народом за слабость Генсека ЦК КПСС к интернациональному долгу. Сухой «Афганец» сдувал боевых товарищей с поверхности Земли так часто, что с течением времени потери стали восприниматься отрешённо даже самым чувствительным сердцем. Держаться солдату-очевидцу помогала только мечта о счастливой личной жизни после службы. Но добрую память ветерана войны о первой любви, обещавшей «помнить и ждать», перечеркнули рассказы друзей о её свадьбе с «каким-то мажором из МГИМО».