Константин Кропоткин - Узлы и нити

С детьми медлить не стали.

Вначале девочка, потом – и полутора лет не прошло – мальчик. Красавец-муж любил свою красавицу-жену, она любила его, они хотели друг от друга детей и могли себе в этой радости не отказывать.

Но любовь любовью, а драма приходит, когда и куда хочет.

У мальчика их, второго ребенка, была беда с почками. Врожденный дефект.

К своей первой внучке отнеслась аптекарша просто – проведывала, дарила вежливые подарки, говорила нужные слова, и – сорвалась, до крови ободрала она свое сердце, узнав о беде маленького, внука второго.

Ждала ли внука, жаждала? Может и в роддоме у невестки не была. Она не объявляла войны – не из тех, кто спорит. Но приехала сразу, узнав о диагнозе. Нужна была операция, затем еще одна, и другая, третья, – вмешательства серьезные, сложные, дорогие (а шансы невелики). Не работает там ничего, как следует. Надо вскрывать маленького, резать маленького, вшивать и вживлять.

Маленький. Бедный. Так жалко. Сердце напополам.

И сырым мясом вспухало обычно спокойное, самодовольное это лицо, когда вспоминала она, как ехала, как сидела, везла, просила, ждала, молила, платила-платила-платила.

Она могла себе позволить. Но платила б, если б и не могла.

Она выходила внука, как выхаживала других, как себя поставила на ноги. После сорока у нее нашли рак груди, долго лечили – но вылечилась она не только потому, что выполняла предписания. Она умела командовать, а болезнь – она ж не упрямый сын, болезнь отступила, сдалась. Муж, испугавшись, купил дачу, в деревне, рядом с ее матерью – только живи.

Вот и мальчик, внук аптекарши, выжил, хоть и сделался балованным, капризным. Ему теперь можно все в доме у бабушки. Добрался ли уже до сервиза? Цел ли дорогущий японский фарфор?

Они несколько раз были на Филиппинах. «Это прекрасная страна», – говорит теперь аптекарь, он даже слишком горячо об этом говорит, добавляя неизменно, что Филиппины поставляют миру не только нянек, но и другого сорта женщин.

Аптекарша тоже хвалит Филиппины и невестку ценит все громче: талант к языкам, трудолюбива, активна, отзывчива, много подруг – и это в чужой совершенно стране. Об экзотической красоте ее не говорит, но разумеет ее, конечно: это же ее сына супруга, она ж вторая половина ее сына .

Они – аптекарь и жена его, аптекарша – скоро едут в Гонконг.

У филиппинки подруга есть, она из гонконгских китайцев. Младший брат приехал в гости к старшему: к врачу – будущий юрист, тоже перспективный, как и все дети в доме аптекаря. Он увидел китаянку, пал, позвал ее замуж. Скоро свадьба.

Скоро мать его, мелким подбородком ныряя, будет и о новой невестке говорить, как хороша она, как исключительна, в их семье не бывает иначе и, слушая эту самодовольную чушь, легко будет рассердиться, как та шепотливая невестка. Фыркнуть «принцесса», фыркнуть «да, что она знает, всю жизнь, как в масле сыр».

А внуки-то вот они. Темная матери кожа и бабушкин уточкой нос. Живые все, здоровые. Мальчик мог бы умереть, а он сидит на высоком стуле за парадным столом, вертит чернявой головенкой, блестит весело, как шоколадка, болтает ножками. Бабка, шурша фижмами своих сложных платьев, гордится им особенно.

Этот мальчик – при всяком случае дает понять щеголеватая аптекарша – большая редкость.

Как тот сервиз, в общем. Понятно же почему.

Вторую не ждали.

Роды были домашними, принимал не сам муж, конечно, хоть и доктор, а его помощница – повитуха по одной из многих специализаций, которых требует жизнь деревенской знахарки.

Истребовав и получив все нужное, заперлась она с роженицей в докторской спальне, а он, дипломированный врач, сидел на кухне и, покрикивая на старших детей, которым еще рано было идти спать, курил в приоткрытое окно и глядел в сад – на деревья, на круглую клумбу, покрытую жухлой травой, как верблюжьим покрывалом, на сарай смотрел, что чернел вдали меж темных оголенных стволов.

Была поздняя осень, не очень поздний вечер.

Акушерка пришла со смешком, словно желая уличить в чем-то. Она была большая квадратная женщина, и даже скулы на широком веселом лице ее были угловаты.

– А вы говорите, – сказала она, румянясь, блестя потом, дыша довольно тяжело, не то от природной мощи, не то от потерянных сил: она долго покрикивала там, в спальне, стоя над кроватью, пока роженица, держа в каждой руке по подушечке, стонала негромко, ритмично. Роды не были первыми для этих женщин, что той, что другой.

– Жива, – сказал он, доктор, не зная, какой выбрать тон. Тетке-повитухе он приходился начальником, но сейчас главной была она, когда вышла на кухню и оправила на голове голубую косынку.

– Двое они. Сперва одна, в другой раз вторая. Обе девочки. Хотя по второй и не скажешь, она без волос. Хотя первая волосатая. Но ничего, у второй тоже будут волосы, – она вытерла о подол голубого фартука и без того чистые руки. В спальне было достаточно кипятку, а также прямо там, в углу рядом с бельевым шкафом, был туалетный стол с утопленной в него фаянсовой раковиной, из белой стены там торчал желтый металлический кран; эту роскошь, водопровод прямо в спальню, устроили еще прежние хозяева дома, богатые люди, а нынешние – доктор с женой – этим благом пользоваться полюбили.

Ждали ребенка, одного, – а родились девочки; двойняшки, не близнецы.

Другие дети в семье деревенского доктора отнеслись к рождению девочек без удивления, без испуга, а радовалась из них, четверых, только сестра, старшая из детей, которая была первенцем, за всех отвечала и трое хулиганистых братцев ей порядком надоели.

Появление девочек – сразу двух девочек! – она считала своим личным достижением.

– Я заказывала, – говорила она с лицом серьезным, выхаживая в родительской спальне возле кроватки, где одна маленькая спала, а другая маленькая, медленно шевеля лицом, похожим на сизое тесто, скорее, дремала, держась за руку сестры, ее обнимая.

Старшая сестра внимательно смотрела, как мать пеленает девочек, как кормит их грудью, держа чурбачками в обеих руках. Она запоминала обстоятельства материнства, и знание это ей, конечно, пригодится еще не раз.

Это были ее девочки. Она заказывала.

По прошествии времени она гуляла с двойняшками, с ними разговаривала – и из-за них как-то разом стала казаться старше. Братья начали относиться к ней иначе, они присмирели. Может быть, они запоминали просто, как следует вести себя отцам, когда в доме появляются маленькие дети.

И знание пригодилось всем троим не раз. Семья эта чадолюбива.

Они были двойняшками. И носы у них были похожи, по-фамильному выгнуты, и чуть выпяченные губы, и особенности телесного строения, с ногами приставленными к телу так, что походка казалась немного утиной. Но не близнецы они были, а двойняшки, – сестры в той же степени, как и старшая их сестра, как братья их, со схожим рисунком носа и рта, но без особого стремления к тождественности.