Михаил Поляков - Грудинин

Обращённые к Грудинину глаза, улыбки, блестящие красные потные лица… И разговоры, разговоры…

– За сколько машину взял, Лёх? – говорит весёлый рыжий, взъерошенный мужичок, знакомый Грудинина по фининспекции. – Пятёрка? Хорошо ты поднялся.

– Нет, что говорить, знатный автомобиль, – вторит ему лысый старик с жёлтым оплывшим лицом – начальник Грудинина с первой работы, Васильев. – Уважаемому человеку и машина соответствующая.

– Тоже к сентябрю думаю взять себе, – прибавляет чей-то незнакомый ему завистливый голос. – Тоже эмку, но на хаманновском тюнинге, с расточенным двиглом.

– Ты сначала за холодильники со мной расплатись, – отвечает ему кто-то.

– Расплачусь.

– Повезло тебе, Ритка, с мужем – на другом конце стала заплетающимся языком выговаривает жене Грудинина напившаяся Заулина. – Работящий мужик, а не как мой – пьяница и игрок. Сиди уж, Валера! – развязно машет она рукой на своего угловатого лысого мужа, насупившего брови и медленно поднимающегося из-за стола. – Тоже будешь мне…

Всё это Грудинин видит, слышит и впитывает в себя, смакуя, по капле, как пьёт маленькими глотками водку из глиняной чарки, которую поставила перед ним, обмахнув стол расшитым рукавом украинской рубахи, официантка. В этот самый момент где-то на окраине сознания зашелестела, заскреблась, как мышь скребётся в дальнем углу пустого дома, одна, давно обещанная себе, припасённая для этого момента мысль. Он пустил её, давно и нетерпеливо дожидавшуюся в прихожей разума, и она приблизилась, щекоткой пробежалась по спине, шаловливо зашептала на ухо, змеистой полуулыбкой застыла на губах. Было это тайное, личное воспоминание, которое и под пыткой не рассказал бы он здесь, за этим столом. И в то же время как будто что-то особенно приятное, что-то даже утончённое, изысканное было в том, чтобы именно теперь, на глазах у всех, пронести мимо себя это воспоминание. Вспомнил он, как четыре месяца назад ему позвонили из магазина – прорвало трубу и подвал со складом залило водой. Он, оставив в кабинете пиджак, как был, в рубахе, потный, взъерошенный выбежал на мороз. Не соблюдая правила, на красный свет, домчался до магазина. Вспомнил, как, несмотря на предупреждения встретившихся на лестнице сантехников, говоривших, что не отключено электричество и спускаться опасно, сошёл вниз, и стоял несколько мгновений, показавшихся часами, посреди огромного подвала, в ледяной вонючей воде, медленным взглядом обводя тёмные стеллажи. Чудом вода не поднялась выше, чудом не залила товар: компьютеры, мобильные телефоны на десятки тысяч долларов, на которые взят был кредит. Ничего не было застраховано, всё, что получал, – откладывал на машину. И случись так, что пропал бы товар, он бы расплачивался за него годами. Или хуже – продажа бизнеса, долги, унижение. Он с особым удовольствием припоминал теперь каждое мгновение, каждое своё тогдашнее движение, нарочно, в виде особой роскоши растравляя себя мельчайшими подробностями, микроскопическими деталями, услужливо воскрешаемыми памятью.

…Столько труда, лишений. И всё для чего? Для комфорта? Нет, нет… Это – вторично, будь одно это – на старой бы «Тойоте» ездил. Нет, тут главное другое – зависть, уважение. Тут главное однажды, открыв утром дверь подъезда, издали махнуть соседу, возящемуся под капотом и, вразвалку подойдя к машине, завести с ним разговор. Упомянуть небрежно о турбонаддуве и омываемых зеркалах, чувствуя равного, состоятельного, уважаемого и уважающего тебя человека. А лучше же, слаще же – если у него развалюшка, и если он снизу вверх, с завистью смотрит, если меленько подрагивает, и срывается его голос. Тут можно опять же ровно, с достоинством, но самый шик, самая тонкость в том, чтобы грубо, в лицо ему, надменно прогреметь, прореветь. Тут – биология, тут природная гармония, совершенство формы… Разве лев стесняется своей гривы? А павлин – прячет ли свои перья? А значит, а следовательно…

Он рассмеялся вдруг над чем-то, и сам не понимая над чем, но чувствуя и зная, что гармоничен, к месту этот смех, и именно такой – громкий, жирный, грязный, противоположный его же совсем недавней серой каменной важности.

– Растрясём закусочку! – кричит кто-то рядом, увидев его смеющимся, и он, дёрнув над столом тяжёлыми, налитыми горячей кровью руками, вскакивает со стула и, смеясь тем же смехом, кидается в гущу танца.

Толкает кого-то в податливое ватное плечо, задевает другого – в белой рубахе, с влажными округлостями под мышками и держащего над головой чарку с водкой, и оказывается посреди движущейся, шевелящейся, шелестящей толпы. Дёргает чью-то руку и быстро двигается рядом, глядя в лицо перед собой и не узнавая его, пытаясь поймать ещё чей-то, мелькнувший рядом взгляд. Кто-то толкает его, кто-то неуклюже обнимает за плечи и лезет с поцелуями. Мокрые губы на щеке, пьяное горячее дыхание.

– С обновкой тебя! – кричит ему в ухо женский визгливый голос. Затем он снова – рядом со столом. Ничего не видя в мутной мгле перед собой, тяжело дышит, упёршись кулаками в столешницу и чувствуя пронзительно-холодную струю из кондиционера на потной, облепленной рубахой спине. Снова водка, чьи-то пьяные слёзы, крепкие объятия. И – смех, смех – до отупения, онемения губ, бессознательности…

…Он не помнил уже куда делись гости и жена и как он оказался в машине, в двухстах метрах от ресторана. На небе светила полная луна, шёл медленный крупный снег, на полпальца заваливший капот. Чувствуя дурной запах во рту, он пошевелился, оправился на сиденье. Дёрнув удивительно легко поднявшейся рукой, взглянул на часы – было четыре ночи.

– Ехать домой или взять такси? – Он ещё пошевелился на месте, и как бы для пробы, испытывая себя, поднял и опустил плечи. Даже странно – не было и следа спиртного, словно и вовсе не пил – так хорошо он видел, чувствовал и соображал.

– Нет, что, машину бросать? Всё нормально, соображаю, доеду, – сказал он себе, заводя автомобиль.

Около получаса ехал он по спокойной, тихой, засыпанной снегом Москве. Приятное, ещё не сделавшееся привычным ощущение новой машины, запах новой кожи салона, глухой и уверенный рокот мотора успокаивали его. Вместе с тем, алкоголь, который Грудинин считал уже выветрившимся, начал давать о себе знать. Он как будто моментами, на доли секунды терял сознание, и, стараясь сконцентрироваться, чувствовал глухое гудение в голове. Два или три раза он проскочил на красный свет, в одном месте – не там свернул а, проезжая по Сретенке, чуть ни зацепил боком снегоуборочную машину. Если бы это было днём, он не стал бы рисковать, а остановился бы и вызвал такси.

Выезжая с Проспекта Мира на Ярославское шоссе, он услышал то, что и раньше, утром ещё заметил – слабый стук под днищем, видимо, в подвеске. Этот звук мешал ему, смазывал, делал неполным ощущение удовольствия от вождения.