Рашида Стикеева - Путешествие в обратно

Родители, слегка обалдевшие, потеряли последние сомнения – отдавать дочь замуж так рано или придержать ещё на пару годков. У Тамары в голове щёлкало, что придётся Ленкину комнату отдавать молодым, а Ленку – в маленькую, проходную… Сын Серёга вернётся только через год из армии, а там война план покажет.

У отца перед глазами мелькали видения о сладких субботних застольях вместе с зятем. Непонятно было только, что творилось в голове у самой невесты Татьяны.

Танька была первым и скорым ребёнком в семье. Родители Тамары – крепкие хозяйственники – не любили дядь Митю, по молодости звали его Митяем, до смерти любил свою «царицу» Тамару.

До смерти… По науськиванию старших Тамариных братьев в один из вечеров кто-то изметелил Митяя не жалея кулаков. Да так, что, когда привезли в больницу, врач констатировал смерть. И в тот момент, когда справка о смерти была заполнена, умерший вдруг открыл глаза. Провалявшись в больничке больше двух месяцев и едва оправившись, Митяй, подхватив Тамару, бежал, куда глаза глядят, а глядели они в Казахстан.

Здесь, под Алма-Атой, в маленьком городке на берегу искусственного моря, был построен комбинат союзного значения. Сюда, как оказалось, давно метил Митяй в бригадиры. Здесь полгода спустя родилась их дочь Татьяна, ещё через год получили комнату в малосемейном общежитии, а потом… И покатилась жизнь, как у всех советских людей, одинаково счастливо.

Дядь Митя никогда не жалел о прошлом, даже в самые раздорные с любимой Тамарой дни, когда накатывала на Митяя чёрная тоска и пил он молча без простоя и без просыху.

А пил Митяй от чёрной тоски, сидевшей занозой…

– Украл, удрал… Трус – вот ты кто! Красотка Тамара женихов имела, как та собака блох… – ворчала покойная маманя, придерживая сигаретку промеж чёрных прокуренных пальцев. – Перед такой королевной ковёр стелить надо, карету с шестёркой вороных… – вздыхала старая карга и, раскинув веером карты, шептала: – Проклят ты, Митька. Имей смелость, возьми девку честно, не крадучи… Свадьбу делай, праздник делай, ай дурак, Митька! – и в сердцах смешивала карты. Замусолив остаток вонючей сигареты в треснутой пополам тарелке из старого китайского фарфора и снова прикурив одну из многих и вечных сигареточек, продолжала: – Девки у тебя будут, дочери все… грустные через мужчин своих… мужей. Эх, дурак ты, Митька, эх дурак! – на грудь принималось пятьдесят граммов водки, и снова карточная колода рассыпалась веером.

Рита устала сидеть между прутьями, но представление, судя по всему, было в самом разгаре.

Сваха и пела, и плясала. Говорила стихами и частушками. Ритины родители, постояв немного обнявшись, ушли в комнату. Девочка глазами искала подружку, но подружки не было видно, только высокая тёткина причёска колыхалась перед подъездом.

Подружка тоже мучилась. Она уже и Кузю погладила, и разбитую коленку поковыряла, и ноготь погрызла, всё переделала. Становилось скучно!

Финал был неожиданным…

Размахивая своими яркими платочными крыльями, сваха вошла в раж: запела звонко, переливчато и, притоптывая ногами, пустилась в пляс. Гармонист развернул меха во всю ширь. От карусели из яркого платочного пятна и широкой юбки рябило в глазах, в ушах стоял громкий звон живой музыки, не хватало медведя на цепочке и цыган. Пахло звонким, шумным праздником и великой пьянкой!

– Да, ить-ть… твою мать! Сколько же можно людям мозги иб… ть?! Пора уж обмыть и пропить это дело на хрен!!! – громогласный дядь Митин выкрик накрыл шум весёлой суматохи… и громко заржал. Дядь Митя прижал к груди бутылку водки.

Сваха онемела с открытым ртом. Весёлый мужик в кепочке шумно свернул свою музыку. Жених, как подавился, вытаращил глаза. Народ оторопел и замер. Митяй, конечно, понял, что он что-то не то сделал, но не понял, что же он всё-таки не то сделал. От боевого крика в воздухе остался пронзительный петушиный вопль, как пух и перья от глупого дурашливого бойцового петуха.

И тут последовало:

– Пальто и шляпа, а в шляпе… – громко, широко, старательно открывая рот с редкими мелкими зубами, прокричала Ленка. – Была бы водка, а к водке глотка! – от души, радостно, как на первомайском празднике или на кухне субботним вечером в обществе весёлого выпивохи-отца, продолжала вопить девчонка.

Фольклор был явно отцовский: ранней лихой молодости. Чувствовалась крепкая родственная связь. Достойная дочь своего отца стояла горой за нерушимость семейно-субботних традиции.

Как выстрел, раздался громкий смачный шлепок – тёткина бдительность не подвела: Ленкин вскрик, и стало тихо.

Солнце садилось, летняя прохлада накрыла двор. Со стороны искусственного моря подул ветерок. Было тихо-тихо. Непривычно тихо. Так тихо, что слышалось, как яростно чешет за ухом дворовый любимец пёс Кузя, а Нюрина кошка Муся, урча, умывается на ночь глядя.

Все уставились на папашу, а он упёрся глазами в свою «царицу», для уверенности и надёжности отводя бутылку водки за спину, так, на всякий случай… Не случилось бы чего с ненаглядной…

Дочь Ленка, давясь обидными и злыми слезами и потирая вмиг покрасневшую попу, задвинулась за отцову спину.

– А чё?! Папка по субботам всегда сначала матерится, потом выпивает стопарик и мы с ним песни поём, – это она спустя неделю, крепко наказанная матерью и отсидевшая положенный срок домашнего ареста за плохое поведение, рассказывала Ритке, объясняя свое необоснованное соло.

Прошло несколько длинных секунд, прежде чем…

Сказанные невпопад слова сделали своё дело: туго натянутая пауза обмякла, обморок прошёл. Толпа как проснулась: прыснул то тут, то там смешок, рассыпался мелким горохом и пропал под сильным звучным голосом:

– Уважаемые хозяева, батюшка и матушка! Принимайте гостя! Ведите в хоромы! Сажайте за столы широкие!

Сваха, покачиваясь в такт затянувшей, но уже без прежнего темперамента новой песни, поплыла в сторону подъезда, за ней – верный баянист с ухмылкой на лице и жених со свидетелями. Тамара с родственниками засуетилась, пропуская сватов вперёд, улыбаясь и кивая головой; в сторону мужа же была выпущена целая артиллерия испепеляющих взглядов, свою мелкую младшую дочь она не нашла в толпе.

Поздно вечером молодая Ритина мама, выйдя на балкон собрать просохшее за день бельё, услышала всхлипы и шёпот. На всё той же скамейке сидела усталая, расстроенная невеста Танька, рядом пьяный от вина и счастья жених Колька.