Игорь Савельев - Вверх на малиновом козле

– Потом, когда семенники прошоркаются…

– Семейники!.. – Антон задыхался от смеха.

– А с этим гестапо, может, и семенники не спасешь!..

– Она же реально опасна! Как только папаня выбрался живым…

И – за ними следом – массивной тушей, развороченной тяжелой операцией, – карданный вал с выпиленными частями.

– Ой, мы забежали куда-то не туда, – истерично хохотала Аня, когда они уткнулись в дверь чулана, вокруг которой валялись окостеневшие от белил метелки.

– Ну все, теперь она догонит нас и расчленит!

Так бездарно испортили «Чайку», порезав ее и растянув лишней секцией.

Они выбежали через главный вход, держась за руки и прокричав удивленному вахтеру: «Рытый бархат! Прячьтесь! Бархат близко!» – и буквально загибались от смеха на крыльце.

Торчал не на постаменте даже, а на стальной опоре метров в шесть, как будто воткнутой прямо в железное пузо.

У машины даже попытались целоваться, но от смеха это им не удалось.

Как уже справедливо отмечено, «к черту на кулички».

Сколь стремительным, веселым и легким казался побег из колледжа – столь капитально они встряли минутах в пяти от него, потому что улица Московская оказалась перегорожена, небрежно закидана бетонными блоками поперек; за ними высились горы раскопанной земли, влажно-рыжие, будто хранившие реликтовый холод. Один за другим все сворачивали на какой-то едва не проселок, где намертво становились в пробке.

– Черт! – Антон поискал, куда бы вывернуть – как бы выкрутиться из этой предопределенности, но ничего не нашел.

– Посмотри, они же даже не работают.

Здоровенный мужик в оранжевом жилете сидел на бетонном блоке, хлестал воду прямо из пятилитровой бадьи, подставлял солнцу и без того кофейные ножищи, вытащенные из бесформенной обуви, в которой можно спускаться и в ад.

Дорога в ад начиналась.

Аня молчала, уставившись перед собой. Антон пропустил момент, когда она стала смурной, вялой, отстраненной…

– Что, опять голова?

Она только кивнула, закрыла глаза, потому что очки не спасали от назойливого мелькания солнца в листве: большие деревья не привыкли к такому скоплению машин и звучно хлестали автобусы по крышам.

– А таблетки у тебя с собой?

Антон рыпнулся было в сторону из вялого потока – не удалось, он беспомощно огляделся.

– Ничего, сейчас доедем вон до тех многоэтажек, там аптека должна быть наверняка…

Он бормотал это как заклинание, опустил все стекла, но это не помогало: сколько собирался установить кондиционер, мудак! – но Аня как-то с усилием подобралась, выпрямилась:

– Нет, не надо, ты что?.. Они стоят почти штуку. А у меня на работе полная пачка… Да сейчас пройдет потихонечку…

А вокруг них шла совсем другая, случайно открывшаяся жизнь: дворы ветхих домиков, буйные огородики; бабы на скамеечке; худющий мужик, будто обтянутый чужой кожей, а в руках топорик… Все эти люди созерцали поток заруливших в их мир инопланетных машин; водители «лексусов» и «мерсов», пассажиры неловких автобусов наблюдали в ответ: кто с нетерпением, кто с обреченностью, – не созерцали.

Антон не знал, включить ли радио; он понимал и то, что Аня – несмотря на агрессивное веселье десять минут назад, на этот их вечный стеб над миром, – все же расстроена. Обескуражена уж точно.

– Сейчас доедем, я позвоню отцу, скажу, что тамада нам категорически не подходит, – начал он утешительно и, как станет ясно через секунду, простодушно. – Он вроде что-то ей уже заплатил, ну ничего… Вот просто категорически. Я его убежу… Убедю? – Он наивно же пытался развеселить.

– Нам надо поговорить.

Антон напряженно уставился на дорогу, точнее, в попу «жигуля» впереди, «жигуля», зверски прокачанного местными (видимо) пацанчиками: вместо фар горели какие-то нелепо состыкованные гроздья светодиодов, громыхала музыка, заставляя весь кузов натужно гудеть, проживать одну взрывную волну за другой.

Он испугался ее слов до полусмерти.

Когда он пугался, то совершенно не понимал, что делать, как реагировать – свести к шутке? Что-то ответить? Посмотреть в глаза? Начать расспрашивать?.. Он смотрел на дорогу, Аня тоже.

– Ты знаешь, что ты передразниваешь машины?

– Что?!

– Ну, ты вот видишь «шестерку» без бампера и незаметно для себя делаешь вот так, – она поджала нижнюю губу.

Антон неуверенно посмеялся.

«Жигуль» впереди действительно стоял без бамперов, и даже следы от креплений были заштукатурены, залатаны… Если она шутит, то, может, не все так плохо?..

Когда выбрались наконец из узких путей частного сектора (и на выезде сидела старушка с ведерком вишни: неужели она думала, что кто-то остановится купить – и его не убьют?), Аня предложила заехать куда-нибудь поужинать, выпить вина, а машину бросить, и хотя они обычно так не делали, Антон обрадовался. Он только спросил про голову. «Да вроде проходит».

Пока расплачивался со сторожем стоянки, закрывал, потом возвращался за какой-то ерундой, Аня сосредоточенно курила и сосредоточенно ждала: тоненькая фигурка в тонко выточенном жакете; запястье – такое изящное, что от его нездешнего совершенства порой становилось страшно – как страшно за всякую хрупкую и совершенную вещь. Они шагали к ресторанчику мексиканской кухни, и он держал ее за руку; здесь стояли еще пузатые купеческие дома, которых немного осталось в Синегорске. Истершийся, много раз прокрашенный (а теперь сведенный к оттенкам тихого желтого) кирпич; какой-то идиот обшил дом кричаще белым сайдингом; на стене углового особнячка навеки было выбито: «Домъ № 4», с очень интересным, завитушками и точками, знаком «№», – хотя сейчас дом значился пятьдесят каким-то, причем по нечетной стороне…

Молчание затягивалось.

Аня предпочла полусухое сухому, но так почти и не пила.

Антон тоже едва пригубил. (Машину можно было не бросать.)

– Слушай, да не расстраивайся, – взял ее за руку и постарался заглянуть в глаза. – Забудь весь этот бред! У нас будет нормальный тамада… Есть на примете парень, диджей с радио «Максимум»… Точнее, он работал на «Максимуме», когда оно у нас еще вещало, а сейчас точно не знаю, где он, но, в общем, он…

– Понимаешь, я в принципе не хочу ВСЕГО ЭТОГО, – оборвала его Аня.

Антон опешил.

– Извините! – Между ними ловко втиснулась официантка, едва удерживая грандиозные тарелки, порции на которых смотрелись особенно несчастными. – Кесадильи – вам?..

– Кесадильи молодому человеку, девушка, извините, но сначала обычно приносят салаты…

– Извините, пожалуйста, салаты еще готовятся.

– …Ты не хочешь за меня замуж?!

– Нет. Ты не так меня понял. Хочу, – но не хочу всего этого кошмара. Вот по-другому не скажешь. Я уже знаю, как все будет – эти выкупы, бешено дорогие букеты, тосты, жратва… Меня тошнит от всего этого, понимаешь? Все будут соревноваться, у кого толще конверты… Все эти друзья твоего отца…