Игорь Савельев - Вверх на малиновом козле

В коттеджном поселке действительно никого еще не было, и только редкие «КамАЗы» – самосвалы или бетономешалки – надолго подымали чернобыльскую пыль; отчего-то казалось, что здесь не будет никого и никогда.

– Намекаешь, что чучмеки сами нассали?.. А что, могли, могли, – хохотнул отец.

Он вообще мгновенно возвращался к добродушному настрою, как ванька-встанька: вот только что сжимал кулаки и чуть ли не пустил слезу, представив, что могло случиться с его обожаемой доченькой, его принцессой, запертой в коварном внедорожнике, к которому теперь было приставлено зловещее слово «утопленник» (а в этом «BMW» действительно было что-то зловещее: как у него вспыхивали фары – тонкими кольцами, тугим и синеватым светом, как газовые конфорки; но отцу, кажется, впервые и безоговорочно так подходил автомобиль). Гастарбайтеры, вероятно, почитали его за доброго барина. Вот и сейчас он расхаживал по брошенной стройке, все подмечая, но беззлобно.

– Ты посмотри, и с мозаикой накосячили! Опять!.. Дай-ка телефон, Алмазу позвоню… Пусть переделывает, на хрен. Достали уже. Мозгов-то нет…

– У меня телефон в машине.

– А у меня в других штанах. Ладно, напомни по дороге. Здесь посвети-ка…

– А что, мозаику можно отбить и после этого заново поклеить? Там же какая-то тонкая сеточка как основа…

– Ну еще чего. Новую куплю, а из его зарплаты вычту.

Антон честно пытался понять, что не так; в белом свете фонарика, порождавшем мириады отблесков, откликов, глубокий чайный тон мозаики угадывался лишь на окраинах; и вообще, белый свет фонарика, тысячно дробясь, образовывал на панно нечто вроде креста.

– Сюда посвети… О, а тут они скоммуниздили и думали, что я не замечу…

Отец говорил это почти ласково, почти радуясь, и таковы были для него, наверное, основы мироздания: работники тырят; строгий, но справедливый хозяин все подмечает и грозит пальцем; небеса проглядывали, но не здесь .

– Пошли-ка в кухню теперь.

– Я забыл, где тут кухня, – попытался пошутить Антон.

Впрочем, сегодня отец не очень был настроен на веселье. Помимо неприятности с внедорожником, он хмурился и потому, что строители не укладывались в срок; когда обошли кухню и поднимались на второй этаж, он сначала ворчал, потом загибал побитые мешками пальцы:

– В октябре у нас свадьба, так? Ну, в принципе, нормально… Если поднажмут… Июль, август, сентябрь, октябрь… Потом поедете в свадебное путешествие, это еще месяц…

– На целый месяц меня не отпустят.

– Ой, да разберемся, – отмахнулся отец, поморщившись; он не упускал случая подчеркнуть, что нынешнее место работы Антона – какое-то досадное недоразумение, не стоящее того, чтобы принимать его всерьез. – Ну ладно, там мы вам снимем квартирку месяца на два…

– Я сам могу снять.

– Там мы вам снимем… Что это у нас получается? Уже январь? Ну к январю-то они всяко докончат. А может, и раньше! Может, и до нового года въедете! – хопа! – слушай, так можно новоселье сразу совместить с Новым годом!..

– Чего-то сомневаюсь. – Антон кисло улыбнулся, представив себе всю эту сборную солянку. Отец приедет с женой и со своей принцессой. Родители Ани?.. Придется ведь тогда их тоже позвать. Они еще, чего доброго, подумают, что все это обязательно, и будут сидеть с прямыми спинами и напряженными улыбками. Скованные всей этой церемониальностью – друзья… Друзья вообще вряд ли сюда попрутся. Они и сами с Аней в последнее время избегали таких вот торжеств глубоко за городом. Все радости этого – раздолье, дом на растерзание, шашлыки, баня и батареи выпивки – перевешивались неуместной серьезностью: соскочить нельзя, всякое уменьшение компании порождает коллапс, когда все глухо гудят и пересчитывают деньги; выезжать надо чуть ли не 30‑го, оборвав всю суету неотложную…

И Антон отчетливо вспомнил, как пару лет назад встречали Новый год на такой вот фазенде, точнее – на полноценной ферме чьих-то родителей; они с Анькой ходили в сарай гладить лошадь с умными глазами; месяца через три услышали новость, что ферма вскоре сгорела дотла (подожгли) вместе с лошадью. Она сгорела.

Отец тем временем переодевался. Выйдя на самую середину пустого бетонного пространства, он скинул рабочие штаны и фуфайку, в которых мало чем отличался от любимых своих «чучмеков», и теперь возился, тускло позвякивал пряжкой ремня.

А он уже сдает, вдруг подумал Антон и сам же испугался кристальной ясности и естественности этой мысли, этой истины; ему в школе все говорили: ой, у тебя такой молодой папа. (Пока папа присутствовал.) И потому сейчас – почти ужаснулся фактуре старого кожаного дивана: бугры; кожа грубо утягивается куда-то под мышки.

– Че смотришь? – спросил отец, не оборачиваясь.

– Ты не носишь трусов, хипстером, что ли, стал? – посмеялся Антон, как будто пощадив его.

– Да вот же! – Отец потряс плавками и тоже смеялся. – Смотри-ка, слова какие, ишь, дряни западной нахватались!.. А ты что, переодеваться не будешь?

– Я так доеду.

Закончив, он достал из кармана обручальное кольцо, почти демонстративно – почти втиснул в него палец, но потом (это точно уже демонстративно) убрал обратно в карман.

– Ладно, поехали так, как будто еще холостые мужики, да?.. Кольца-то вы купили с Анькой?

– Да еще четыре месяца же.

– Ты ей так не ответь, жених!..

«Ты зато у нас жених со стажем».

И разумеется, когда вырулили из кустов, начались обычные стенания на тему «как ты ездишь в этой девчачьей таратайке»; отец будто бы специально расправился весь, чтобы едва не упереться темечком в потолок. Антон усмехнулся и прибавил радио. Скучает по своей любимой игрушке, да. Но вообще, строго говоря, с этим внедорожником как-то сразу не повезло. Антон видел «BMW» только однажды, в первые дни, когда отец, надутый от гордости, заехал за ним на работу, – и надо же было такому случиться, что именно тогда, пока они сидели в ресторане, ему в полстекла налепили круглую наклейку «Я паркуюсь как хочу». Ему и еще парочке машин на том же тротуаре. О, это надо было слышать. Как он орал!.. Минут тридцать. Столько ушло на отскребание. Травмировать новенькое стекло чем-нибудь острым, естественно, было нельзя, а эта хитрая штука так просто не отлеплялась – только кусочками, чешуйками, как советская переводная картинка.

– Давай ты скреби теперь, ногти-то зря отрастил, что ли? – бушевал отец. – Погодь, дворники надо включить, чтобы отмокло…

Особенно его, всесильного и непобедимого, бесила публичность унижения: на них таращились прохожие и официанты из окна ресторана.

– Уроды!.. Они что, не видели?! Боятся выходить… Всего, сволочи, боятся… Ниче, я позвоню хозяину этого места, разгонит всю эту шушеру в двадцать четыре часа…

Он не знал, на ком сорваться.