Станислав Радкевич - Август-91. До и после

Продаст. Выйдет что путное, все лавры ему. Не выйдет – все говно мне. Но что ему дадут эти… новые? Замминистром назначат? Подвесят цацку лишнюю? И весь сабантуй?

Так разве наш Пашок на большее претендует? Звезда героя и замминобороны – предел мечтаний. Или они там с Язовым уж меж собой сговорились? Скажем, дед теперь член этого, ГЧПК, а Пашка – министр обороны. Да нет, куда там нашему Пашку… Там, на олимпах, еще такие динозавры разгуливают – Варенников, Ахромеев. Да и помоложе есть ерои. Тот же Ачалов Владимир Андреич. Или Громов: не навек же «афганца» к ментам.

Хотя теперь-то, наверное, и ментура оживет. Одних тюряг новых понаставить да вертухаев туда навербовать… За рубежами – то, бывалоча, стадионы запользовали. Ан нет, врете, Пиночеты. У советских собственная гордость. Полна, вон, Сибирь лагерей. Там всем место найдется: и дерьмократам, и либерастам.

Уж покуражились над державой… Хуже нет, чем оборзевший шпак. Чего хотят-то – сами ведают ли? За Садовое кольцо хоть раз нос высовывали? Что за зверь колхоз – знают? Ведь распадется Союз – конец всему. Что там армяшка против азера… русский на хохла пойдет. Миллионы народу в землю зароют. Часть – живьем. Вот – ужас…

Врете, гады. Жива армия – жива Россия. А сядем в Кремле – всех рассудим: правда, она себе дорогу пробьет. И уж тогда каждому воздастся: и Горбатому, и Елкину, и нардепам-говорунам, и писакам-засранцам. Всем сестрам по серьгам.

– Ось, просыпайся! Переворот! Горбачева свергли!

Скорее схорониться в склеп постели. Не быть. Там, в плавнях полудремы, голу́бит покуда материнская утроба. Здесь сквозь жимолость уж брызжет-жжет божок-солнце. Будь! Вставай, гражданин! Так – слово сказано. Но не Бог.

– Янаев – вице, Павлов – премьер, Язов – армия. Горбачев им верил, а они… Ни капли совести у людей!

– Да подожди ты, ма. Мало ли чего… Ничего чего-то не пойму… Откуда ты узнала-то?

– Да по радио. Включила новости послушать, а там… А я им не верю, вот! Вот они сообщают, что Горбачев в Форосе, и что-то у него там со здоровьем не то. Не то… Это они с ним сделали что – то. А ведь он там с семьей отдыхал – с Раисой. Да и не с внучкой ли еще, чего доброго? Она ж ребенок. Ребенка-то – за что? Нет, они не люди – нелюди!

– Ты хоч щекунду помолщишь? – щетка с соленым «Поморином» то так, то эдак распирала рот оратору.

– Да еще Крючков этот, кэгэбист, иуда…

– Все-таки решились! – под ударами руки стержень рукомойника яростно влетал внутрь по самую пипку. – Не решатся все – таки, я думал. – Вода отскакивала во все стороны ото лба логика. – Нормальных-то мужиков – Шеварднадзе, там, Яковлева – всех разогнал.

А остался-то с кем? Сцена: в третий раз через нардепов пропихивают Янаева в вице-президенты. Зудение зала: «А со здоровьем у вас как?» Прибаутка трибуны: «Жена не жалуется». Постановили: прибауточник. Пускай побудет.

– Да тихо вы! – выпрыгнула из кухни мать.

Протокины – Ось и его отец – мигом разбежались по углам: старший – в красный, младший – в синий. Дрыгоногих лебедят согнала с экрана тень отца диктора. Схватив полузасохший стержень, Ось пошел рвать в клочья кляклую салфетку.

– Все за них! Правительство, армия, КГБ… – Мать заплакала. – А эти… Тизяков – директора заводов, Стародубцев – председатели колхозов…

– Пореви, пореви. – Отец, не отрываясь, смотрел в экран.

В луче солнца с лугов томительно проворачивалась броуновская пыль светелки. Ось пробежал каракули на салфетке: …ввод чрезвычайного положения в отдельных местностях с 16.00 сегодня, 19 августа …Государственный комитет по чрезвычайному положению: Бакланов (совет безопасности, что ли?), Крючков (КГБ, понятно), Павлов – премьер, Пуго (милиция?), Стародубцев, Тизяков («военка»?), Язов, Янаев… решения ГКЧП обязательны для всех органов и граждан.

– Щас! Все по стойке смирно! И с песней – на вечернюю оправку! – С тарелки второпях Ось соскоблил ошметки каши. – Да они хоть понимают, чего ваще и как? Что Горбачев, к примеру, избранный президент, а? А они – никто? – Вдогонку холодной манке полетел стылый чай «Со слоном». – А перестройка-то ваще была? Или ее не было? Я вот все думаю: такие вот – дураки или сволочи? Ей Богу, не дураки…

– Чего вы все прыгаете? Чего вы все прыгаете? – Слезящиеся отцовские глаза все не могли слепить в фокус Ося. – Какие тебе еще дураки-сволочи? Сволочи… Дураки… – От кровати, уперев палку в пол, отец циркулем перешагнул к столу. – Они хотят, чтобы в стране порядок был. Тут тебе националы, там тебе мафия… Хватит! Диктатура? А пусть. Лишь бы – порядок!

– Да, еще бы Сталина, – сквозь слезы порывалась мать. – Он бы тебе показал и вот эту дачу, и пчел твоих, и как яблоками на рынке торговать…

– Сталин – не Сталин, а… Порядок должен быть!..А ты, – отец сгорбился над столом, вглядываясь пристально в Ося, – выбирай – ка ты слова, пожалуйста. Эти у него сволочи, те у него подлецы… Тоже мне, юноша пылкий…

– Да какой я тебе юноша? – Седьмого чайного слона Осю поставило поперек горла. – Да перед тобой лысый мужик, давно за тридцать, а ты… – Точное определение сбежало от обличителя. – Это ты стал стариком и городишь чушь!

– Вот-вот. Вот так р-р-раз – и гражданская война… – погромыхивала мать грязными тарелками. – Распадаются семьи, и все. Все кончено тогда…

Отцовское спасибо через светелку снайперски летело в Ося, но тот уже сбежал.

– Выхожу один я…

Дорога дугой рассекала сверкающую пойму Москва-реки: на том берегу из-под синих ив нерешительно тыкалась под шпили недорушенного монастыря, а потом – смотришь – уж скользит, ускользает в изумруды огородов на окраине Коломны.

– Ну, вы уж там, в Москве поосторожней, – мать поправила ремень сумки на Осином плече. – И ты, и твоя Фро…

– Да ладно, ма. То Минин с Пожарским… А то – мы… Две большие разницы.

– Вы вначале все обдумайте там… А уж потом…

– Ты, главное, не волнуйся. Я там посмотрю просто, что к чему… И вернусь – отпуск догуливать…

– Возвращайся, Ось. В любое время… Мы-то с отцом все время здесь. Здесь всегда…

Ось, не глядя, махнул рукой, но, сделав несколько шагов, не стерпел, обернулся. Он чувствовал: она в спину перекрестила его. Она теперь стояла у калитки, под старой корявой вишней, и хоронила от солнца глаза, приставив ладошку. Он снова помахал ей.

Электричка в десять сорок пять! Пока, ма!

Белое, с калач, облачко висело высоко-высоко над пустой дорогой. У заливного золотого озерца без пригляду паслись приватные, не колхозные козы. Одна проблеяла робко.

«И их отберут? – Ось поддернул опять поползший с плеча ремень сумки. – А лишние яблони – под топор?» Сызнова все под столоначальников, сызнова – волостной коммунизм на руинах усадеб… Но ведь и руин тех уже нет давно, и пыль их палевую развеяло по свету…