Станислав Радкевич - Август-91. До и после

Мучительно было из чрева деревни лезть вовне. Ось снова оглянулся: рыжие, охровые, серые двускатные крыши домиков в садах. Редко где – косая жердь скворешника, давно опустевшего. Позади – своё. Впереди…?

Вглубь капустного поля гуськом вдоль грядок брели понурые солдатики. Последний, малорослый салага, словно беременная баба – живот, тащил охапку пустых мешков. Ни офицера, ни прапорщика при взводе.

Заговорить с дембелем, как бы невзначай, дескать, что да как. Да ты что ли не знаешь ничего? Так – переворот… Два десятка молодых лбов – уже сила. Повести их в центр Коломны, захватить райком (или горком – что у них там?) А если поддержит артучилище? Это уж тысяча курсачей, те же юнкера. А Коломна – райцентр. Целый район Подмосковья – против ГКЧП. Геополитика. Война? Бред…

На мосту через Москва-реку при хибарке с лебедкой мирно покуривали на скамеечке старики-понтонщики. Один – длинноносый, сухопарый; другой – недомерок в кепарике. Из черного рупора на столбе разливалась по-над речкою путчистская радио-трель.

…Эти проблемы требуют дополнительного обсуждения на сессии Верховного совета СССР, а затем и на Съезде народных депутатов страны. Иначе союзный договор не сможет в полной мере выразить заявленную на мартовском референдуме волю советского народа сохранить Союз ССР – великую державу…

– А чё? Теперь вешать надо. – Сухопарый, как складной метр, вдруг разложился во весь рост, зло отщелкнув окурок в воду. – Да перекладину-то в центре города поставить. Чтоб неповадно было апосля.

…Вы прослушали заявление председателя Верховного совета Анатолия Лукьянова…

«Горбачеву – со студенчества дружбан… – поежился Ось. – А вот предательство – оно в генах сидит или зараза вроде СПИДа?» Вот и индульгенция «чрезвычайщикам». Через пару-тройку дней соберут съезд нардепов. Те против спикера и пикнуть не посмеют. Какая хочешь путчистская блевотина будет – закон… Ай да Лукьянов! Ай да сукин сын!

А этот-то тут что?

Ражий рыбарь высиживал на понтоне неподвижный колокольчик над стяжнем.

– Ну и как она, рыбка-то?

– Да ни хера, грю.

– А ты что, ничего не знаешь?

– А чё?

– Так переворот же в стране! Горбачева свергли. Какой-то, вроде, чрезвычайный комитет прибрал власть…

Доночник точно не слышал Ося. Из рупора у понтонщиков теперь умиротворенно струилась только классика российских композиторов. Сине-зеленая Москва-река, как и тысячи лет, скатывалась рутинно в Оку-реку.

– Что ж ты, – нажимал Ось, – и не слышал ничего?

– Да вон, грю, понтонщики, вроде, анекдоты травят…

– Так и будешь сидеть?

– А чё?

«Что ли правы путчисты? – Точно от чумного, Ось загрохотал к берегу по щербатым доскам моста. – Опять выползет на площадь кучка героев?» И мокрого места от них не останется? Потому как не поддержит народ? А народ-то – кто? Мальчишки-солдаты на барщине? Вешатель-понтонщик? Или вот этот, которому все – один черт? Кого ж ты защищать сватаешься? От кого? Зачем?

Из Шереметьева автомобилем без номеров Шитов был доставлен в один из правительственных особняков на Ленинских горах. Едва отдохнув от тягот многочасового перелета, посол раскрыл томик Фомы Кемпийского, братской рукою выложенный на стол в кабинете. Об одном и том же размышлял Шитов всякий раз, когда ему предстояло подняться на новую ступень масонства: о тех новых, поистине безграничных возможностях, которые открывала ему любовь к простому русскому народу, подкрепляемая его положением в ложе. Через неделю после его приезда министр иностранных дел Бесстрастных вошел около полудня в его комнату с таким же официальным и торжественным видом, с каким недавно награждал его орденом Знак Почета Председатель Президиума Верховного Совета СССР Анатолий Иванович Лукьянов.

– Я приехал к вам с поручением и предложением, Петр Палыч, – сказал министр не садясь. – Лицо, очень высоко поставленное в нашем братстве, ходатайствовало о том, чтобы почетнейший тридцатый градус был присужден вам ранее срока, и предложило мне быть вашим поручителем. Готовы ли вы принять степень кадоша и пройти все связанные с этим испытания?

– Я готов, – твердо проговорил посол.

– В таком случае мы можем ехать, – констатировал Бесстрастных. – Катер ожидает нас внизу.

Переодевшись в синюю форму речников, дипломаты сошли в сад, но, против ожиданий, министр повел посла не в аллею, ведшую прямо к Москве-реке, а к лабазам и мастерским, которые унылой грядою тянулись вдоль вливавшейся в Москву-реку худосочной речки Сетуни. Здесь Шитов с каким-то новым для себя интересом стал вглядываться в очертания народного быта: пыльные, сонные по пополудни задворки; спящих на обочине драных собак; старика-китайца, безразлично покуривающего опий у дверей фанзы; полусгнившие остовы машин; покосившиеся, а кое-где и прянувшие в прах заборы; мускулистого мастерового, звонко правящего на наковальне ржавый гвоздь…

– Любой из этих людей может оказаться шпионом, – усилил его подозрения Бесстрастных. – Однако мы пришли.

В укромном месте, под старою ветлой к берегу Сетуни была причалена лодка. Шитов сел на весла и, плеснув в каждую уключину по пригоршне воды, сделал мощный гребок. Суденышко тотчас же стало цеплять килем торчавшие из дна обрезки проволоки и негодные автомобильные покрышки. Преодолевая пенистый порог, путешествующие несчастливо наскочили на камни: течение стало тут же разворачивать лодку, заваливая ее на бок, и боровшийся с рулем легкокостный Бесстрастных едва не был опрокинут в воду. Дело спасли двое дюжих рабочих, которые, доселе флегматически посиживая на берегу, споро засучили штаны и, как пушинку, столкнули суденышко с рифа.

– Помогай вам Господь, – пожелал один из них, прощально махая крепкой рукою.

В устье Сетуни стоял на якоре небольшой паровой катер, из середины которого торчала черная труба. Утробно рокоча мощным дизелем и лишь для виду пуская из трубы серые дымки, он в четверть часа домчал дипломатов под Кремлевские звезды.

Створки разошлись: катер вошел в просторный, пахнущий сыростью грот, и дальше путешествие продолжалось по тайному тоннелю Неглинки, причудливо извивавшемуся, как представлялось Шитову, под Александровским садом. Снова и снова его поражало сходство этой подпольной Венеции с ее итальянским прототипом. Неярко подсвеченные строения здесь были красного кирпича, со стрельчатыми окнами; через каналы кое-где перекинуты были горбатые мостики; на площади сиротливо торчала бездействующая, вероятно, с андроповской поры дыба; скучал на углу детинушка-дворник, добродушно потыкивающий метлою увертливую дворняжку.

– Теперь недолго, – заметил Бесстрастных.