Станислав Радкевич - Август-91. До и после

– Да фамилия, вроде, знакомая.

– Ну, вишь…

Январь?

В январе 91-го спецназы захватили вильнюсский телецентр, положив полтора десятка безоружных защитников. На следующий день, у Моссовета демонстрантов собралось не так уж и много, сотни две. Но, продравшись через центр, они перегородили половину Калининского проспекта, заставив машины по-черепашьи тащиться следом.

Лидер процессии – начальническая черная «Волга», – слегка даже игриво подтолкнула Ося под задницу. Тот, не обернувшись, двинул каблуком прямо в желтую «противотуманку». «Перевернем на хуй!» – охолонули полезших было разбираться волгарей. Те смекалисто опять спрятались под свой панцирь.

На голом балконе посольства простоволосая литовка без стеснения рыдала в голос. «За вашу и нашу свободу!» – окутывался паром митинг время от времени…

Вильнюс – цветочки?

– Янаеву – позор! – промегафонил бело-голубой, с глазами – угольями, Пьеро.

– По-зор! По-зор! По-зор! – плавно заколыхалось многоголосье.

Ось оглянулся: над серединой колонны размахивали черно – красным флагом анархиствующие акселераты. Следом за матерью порядка, в арьергарде брело еще с полдюжины бомжей. Всё.

– Крючкова, Язова, Пуго – в отставку!

– В от-став-ку! В от-став-ку! В от-став-ку!

«Чего стоит Чингис-хану шмальнуть по нам через сквер?» – вдруг спросил себя Ось. Не станет, пожалуй. Деревья помешают. Если только они не переставили БТРы на позицию поудобнее…

– Чего с рукой-то? – поинтересовался Ось у длинного.

– Да в цеху. С будуна. Херня, в целом.

– А сам откуда?

– С Пушкинской площади. Там народу – лом. Один говорит: Ельцин в Белом доме. Ну, мы и двинули.

– Да нет, я не в том смысле. В смысле, сам-то – москвич?

– Не, из Дмитрова. Пошел с утреца на перевязку, а тут – вон чего… Из травмопункта даже домой не заходил. Еще жена прицепится. Ну, не жена, так живем. Но все равно!

– Ну?

– Ну, и на электричку. Прямым ходом в Москву. Что же, меня будут ебать, а я – знай, подвазелиниваться?

По спуску от Садового кольца – к Белому дому, что ли? – покатились мастодонтоподобные бронетранспортеры, последние троллейбусы, грузовики с морпехами, матерящиеся миротворцы… Но внизу стояла баррикада. Осю не верилось, что две садовые скамейки, мусорный бак и несколько сломанных досок смогут удержать всю тяжесть советской армии и флота. Однако, прогнувшись дугой, они – вместе с баррикадниками – держали пока.

Рыдающая женщина вдруг не выдержала – бросилась к БТРу. Исступленно она колотила кулачком по броне. Воины во чреве китовом безмолвствовали. Лишь брызгами разлетелся «Полет» на запястье декабристки.

Осина колонна породила без числа речек и ручейков. Сквозь рахитичные заграждения они легко просочились к Белому дому.

Перед Домом правительства народ все более прогуливался, почитывал листовочки, постебывался. Из-за спины кто-то сказал: был грандиозный митинг, добровольцам раздадут автоматы. Ось сразу обернулся, но отличить рассказчика от слушателей было уже невозможно. Какие на хрен автоматы? Начинался дождь.

Поперек эстакады, при въезде на пандус, раскорячился КРАЗ. Трехосный тяжеловоз был огромен, но и двухрядная эстакада была не узенькая. В зазор между бампером грузовика и парапетом эстакады взволнованные юноши то и дело насовывали всякий хлам, но его отодвигала свободно фланировавшая публика. Ось тоже пролез в невзначай открывшийся проход.

Он не помнил, почему, но отчетливо помнил, когда. Впервые внешнему, чужому распорядку он противопоставил свое внутреннее «я» еще в детском лесном санатории под Звенигородом.

Фтизиатры снова и снова ставили ему диагноз «туберкулезная интоксикация», и он снова и снова попадал в санаторий.

За нарушения санаторского распорядка «белые халаты» сажали Ося посидеть в новехоньком ГДР-овском холодильнике. До помрачения рассудка продлевали упрямцу лечебную горчичную ванну. На целую ночь выкладывали в спальном мешке на промороженную хрустящую террасу.

Он не подчинился.

Его причислили к отпетым. Считалось, что на остальных детей он воздействует разлагающе.

Ему вменяли двусмысленные злодейства с идеологическим душком: скажем, тысяча первую кражу очков полуслепой бурятской девочки Светы Цыденовой. (Национализм). Или – поджег трансформаторной будки. (Вредительство). Красавице-главврачу на Ося доносил лично дедушка-вахтер Веор Федулович, отставной вахмистр и ворошиловский стрелок.

Его снова наказывали – и за дело, и так.

Он не подчинился.

«Белые халаты», наконец, приписали Осю роль застрельщика сексуальной революции, за которую они приняли внезапную перекрестную влюбленность школьной группы. Однако стукачи уточнили, что главная интрига закручивается вокруг первой красавицы, третьеклассницы Маринки Дергачевой. Да и визави ее был не Ось Протокин, а лучший Осин дружбан – Борька Петров.

Это была правда. Борька среди мальчишек выходил во всем первый, поэтому именно его предпочла бесчисленным воздыхателям Маринка. Но даже и отверженный Маринкой, да даже, как будто, и сломленный всеобщим непониманием, да даже и чуть не умерший от двусторонней сухотки Ось – все равно был опаснее. На агар-агаре страстей всех по всем его вольнодумство расцветало все ярче. И цветочки эти были ядовитее иной орхидеи.

Красавица-главврач знала, что это Протокин показывает детям способы складывать из бумаги голубей, которые перелетают через любые ограды и зоны, включая зону вверенного ей учреждения. Но она и ведать не ведала, что, стремясь приворожить Маринку Дергачеву, страстный поглотитель научной фантастики Ось открыл способ передавать на расстояние самое мысль. Иначе она бы просто вышибла его к чертям собачьим. И не нужны бы были эти бесконечные вызовы Протокина на ковер, агитация за советскую власть, мучительное стоическое молчание…

Он так и не подчинился.

Любимый фантом коммунистов – пролетарий как двигатель революции – Ось раз и навсегда отогнал от себя, защитив диссертацию по латиноамериканским профсоюзам. Но рабочий лучше интеллигента знает цену слову: слово – только полдела. В этом Ося бесповоротно убедили дискуссии профессора Зубрицкого с его пролетарскими собутыльниками в «Трех воронах» на Бронной.

Поэтому первым пунктом программы Ось определил себе недостроенную желто-кирпичную «башню» в Седьмом Ростовском переулке.

Между двумя рядами бытовок там втиснулась оранжевая машинища. Ее имя неведомо было Осю, но достоинства очевидны. Она имела громадные, в человеческий рост, литые колеса и, похожий на сшестеренные бивни, ковш впереди. Чудище спало, бивни лежали на земле.

Лишь две бытовки стояли без замков, но одну венчала табличка «Прорабская», и агитатор постучался в другую. Ему отвечали вразброд.