Олеся Мовсина - Путем таракана

Снова среди слушательниц смешинка и радостный шёпоток. И чей-то голос с последнего ряда:

– Скажите, а Мирча Элиада – это мужчина или женщина?

Тут уж засмеялись, загоготали тётеньки, не стесняясь, одобряемые язвительной улыбкой лекторши.

Лиля почувствовала, как мурашки копошатся под кофточкой. Это у неё с детства: при столкновении с человеческой глупостью – невозможно сдержаться.

Свою очередную жертву портретистка тоже снабдила виньеткой из длинных воздушных шаров – видно, настроение было такое дурацкое, непонятное.

Светка смекнула, что Лиля хочет сбежать с лекции, поэтому, как только объявили перерыв, она подскочила к подруге и намертво вцепилась в её локоть:

– Пойдём, я познакомлю тебя с Виолеттой, она очень хотела тебя видеть.

– Кто такая Виолетта? Я не хочу, – начала было Лиля, но попалась: рыжая лекторша уже приблизилась к ним на неотвратимое расстояние.

– Вот она, Лили, моя художница, – высокопарно представила Светка подругу.

Виолетта улыбнулась медоточиво.

– У неё отец алкоголик, вечно ссорится с матерью, Лили с детства его ненавидит, один брат ипохондрик и тряпка, второй вообще свалил неизвестно куда за границу, а единственный, кто у неё был…

Лиля с силой выдернула локоть из Светкиных рук и припустила к выходу, натыкаясь на других мужененавистниц, желающих познакомиться с Виолеттой.

– Лили, останьтесь! – призывно неслось ей вслед. – В конце лекции мы символически покончим с мужским началом, проколем все эти фаллоподобные шары.

Так вот зачем нужны были эти декорации, – полуобернулась Лиля, выбегая из зала. – Представляю себе эту бабскую пятиминутку ненависти. И уже на улице поймала себя на мысли, что к женщинам она в эту секунду испытывает едва ли не большее отвращение, чем к мужчинам.

Домой не хотелось, но надо, пора уже поговорить с Игорем по-человечески. Лиля вошла, разулась, мама вышла ей навстречу из комнаты, потягиваясь, как после сна.

– Игорь дома? – спросила Лиля, намереваясь проскользнуть тут же к себе, чтобы случайно не плеснуть на маму переполнявшим её новым чувством гадливости.

– Кажется, куда-то вышел, а я задремала, – протянула мама. – А где мешок с подарками Ванечке? Кажется, вот тут стоял – ты не разбирала?

Это как нерешаемая задача.

Ну я имею в виду проблемы в жизни всякие.

Иногда прочитываю задачу и сразу вижу её целиком – и дано и ответ. Ну вот как на фотографию посмотрел – сразу понял, что на ней изображено. А потом уже начинаешь замечать то, другое, детали там всякие, кто во что одет…

И задачу эту – начинаешь объяснять, доказывать и вдруг – бац! – натыкаешься на стену. Пробуешь по-другому – тоже не получается. Знаю ответ, а доказать не могу. Это редко, но бывает. А иногда и наоборот. Решаешь, всё логично, одно следует из другого. А ответ получается абсурдный, ну никак такого не может быть!

У вас такое случается? Нет, не в задачах, а в жизни.

– Не, ты точно должен нам помочь, – заявил Альберт, выходя из ванной, где добрых десять минут отмывался от крови и песка.

– Это штой-то? – удивился Цезарь, подстраиваясь под его тон и в то же время морщась, глядя на его раны.

Альберт бесцеремонно придвинул друг к другу Цезаря и табуретку и забормотал с исступлённостью и бессвязностью параноика:

– Они достали уже, ты понимаешь, достали! Смори: при тебе замочили Фрейда, потом мои зеркала, щас – эти. Я бы убил их, но не знаю, как найти. От этих баб ни хрена не добьёшься, а куда мне деться? Если Танька умрёт в больнице, я тут точно сдохну.

– Так, спокойно, – как всегда, охладил его Цезарь. – Ты говорил, что я не задаю вопросов. Так вот теперь я буду их задавать. А ты будешь отвечать. По порядку.

Альберт смотрел на него придурковато и не проявлял себя ни отрицанием, ни утверждением. Тогда Цезарь начал:

– С конца. Почему ты считаешь, что твоя жена может умереть в больнице?

– Они дают ей там жрать таблетки, а у неё аллергия, – пробормотал Альберт, с трудом выходя на прямую дорожку диалога. – Ей нельзя как всем, ей всю дорогу плохо после этих лечений.

– Это печально, но с этим попробуем разобраться, – пообещал Цезарь. – Дальше: кто такие они, которые достали?

Теперь Альберт молчал и соображал ещё дольше, рожая связную фразу и заодно удивляясь.

– Как кто? Эти… – и только спустя ещё несколько секунд окончательно пришёл в себя. – А, чёрт, ты ж ничё тут не знаешь.

Собравшись с силами и с мыслями, он, видимо, решился даже выйти в открытое море монолога. В результате обоюдных мучений оратора и слушателя Цезарь осознал следующую информацию. Сейчас такое время, что все друг с другом враждуют, и нет ни одного человека, который не состоял бы хоть в одной группировке, вольно или невольно, гласно или негласно воюющей с противоположной такой же группировкой. Так, например, пешеходы и автолюбители делят между собой заасфальтированное место под солнцем, родители маленьких детей и владельцы собак ссорятся за площадки для прогулок, врачи и больные, продавцы и покупатели, учителя и родители – все стоят по разные стороны баррикад по отношению друг к другу.

– Это всё я уже приблизительно понял, – кивнул Цезарь.

– Не, делвтом, что они обнаглели и перешли все границы, – затряс головой Альберт. – Ты ж видел всё: стреляют из окон по собакам, машины, тово, бьют. Я эттак не оставлю, я их точно, ух, – и пострадавший герой бессильно встряхнул в воздухе кулаком.

– А в полицию никак нельзя обратиться? – задал Цезарь ещё один мучивший его вопрос.

Ответом ему был красноречивый взгляд и столь же красноречивый жест, в переводе обозначающий: «ну ты и дурак».

– Не понимаю, – настаивал Цезарь. – А от этих девиц-то ты чего пытался добиться?

– Спросил, кто убил моего Фрейда, ониньбось знают. Сказал, что им всем не жить. За пса и за Таньку, – пожал плечами Альберт, достав из ящика стола круглое зеркало и рассматривая своё изуродованное лицо.

– Ну а я-то чем могу вам помочь? – вывел Цезарь беседу на финишную прямую.

– Как чем? – удивился его новый товарищ. – Найти и отомстить.

Он понял, что пора уходить. Надо было ещё рассказать о том, как забрали Татьяну. И ещё очень хотелось расспросить кое о чём. Ну нет. У кого угодно, только не у этого субъекта, волей несчастного случая навязавшегося ему в друзья. Цезарь, как ни старался, не мог напрячь своё природное человеколюбие до такой степени, чтобы хорошо относиться к этому обезьяноподобному Альберту, равно как к его несчастной, на девяносто семь процентов подходящей ему жене. Он пробормотал какие-то невнятные полуобещания, полуизвинения и – бочком, бочком – стал отступать к коридору.

Когда Цезарь ушёл, Альберт, неизвестно о чём на этот раз матерясь, засунул руку в потайной ящик на кухне, под раковиной, за мусорным ведром. Снайперская винтовка лежала на месте, голубушка. Он вылез из тайника, закурил и стал мотаться туда-сюда по кухне, напряжённо обдумывая свои дальнейшие планы.