Алексей А. Шепелёв - Russian Disneyland

© Алексей А. Шепелёв, 2015

© Алексей Шепелёв, дизайн обложки, 2015

© Александр Фролов, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Не так давно я обнаружил свою раннюю (1994) повесть – или, если угодно, дневник – о проделках компании школьников. Называется «Российский Диснейленд» (1 и 2 – о двух частях) – то есть о том, как волею какого-то дурацкого и/или несчастного случая школа превратилась в плацдарм для подростково-сельско-шутовских, маргинально-несколько-даже-оригинальных развлечений. Это своего рода зачаток эстетики и идей нашего «радикально-радикального» объединения «Общество Зрелища» (обр. в 1997 г.), провозгласившего «искусство дебилизма», а также концепцию «явлений» (восприятия явлений жизни как фактов искусства и наоборот) и «антикатарсиса», и очень напоминает мою повесть «Настоящая любовь/Грязная морковь» (1997, 2001), в которой тоже обыгрывается оригинальный юношеский текст того же 1994 года. Многие герои те же самые, то есть, как ни странно, ткётся то же метатекстовое, метароманное даже полотно («Толокняное толокно толчёт жук…» – Стихи из сборника «ОЗ» «Быдломантия», самиздат, 1999). Но есть и отличия.

Приводится по оригиналу с минимальными литературными потерями и приобретениями.

Самовитый и хамоватый опус сельского подростка, старательно перепечатанный взрослым насонасосор устом (по-вашему: постпостмодернистом). Сплошной протонеадекват и самолюбование зарождающейся мегаломании (по-видимому, обусловленной изоляцией от «большого мира») с претенциозным эпическим подзаголовком «О становлении российского фермерства».

Скажу сразу, что вступление сие к повести сильно перегружено не только обилием малоизвестных фактов из жизни автора, но и всеразличными излияниями и отступлениями, что сделано намеренно и главным образом для того, чтобы как-то компенсировать простоватость изложения собственно повести. Посему нелюбопытным советуем и не читать.

…Бабушкин дом мне снится во сне. И я опять иду к ней и – о чудо! – она жива! Я говорю с ней, не могу наговориться – перемывать всем кости! – и мы сидим на крыльце, вечереет, холодает, кружатся мошки, жужжат комары, пахнет росой с муравы, помоями из кленовых посадок сбоку дома, полынью, лебедой, землёй, малиной, перезревшими огурцами и укропом, астрами, и ещё цветами зарницы, цветки которой распускаются только к ночи… Пригоняют коров, соседи загоняют скотину, прибирают подопревшее сено, пахнет тоже свежими коровьими продуктами – молоком, помётом, мочой и вазелином… подростки направляются в клуб… жарится картошка – ей тоже пахнет, и есть уж охота… а после и чай с малиной, с колотым сахаром-рафинадом… А пока «клюём» семечки… Точно, лучше этого ничего в жизни нет. Полная гармония мира, не далёкого, «бесконечного» и чуждого, а лежащего вот здесь – в двух шагах, прямо перед тобой, в поле зрения; а все мировые проблемы и конфликты, их суетливые, глупые и жестокие люди и далёкие чужие города и богатства – всё это только в телевизоре, то есть понарошку; цивилизация, индустриализация и индустрия, работа и прочая бессмысленная и обессмыслевающая пое… нь – всего этого нет; это для вас, допустим (а теперь и для меня!), едой является то, что взято не понять откуда, сдобрено не понять чем, тонко нарезано и примотано полиэтиленовой плёнкой к пенопластовой ванночке, и доступно после десяти часов пертурбаций в метро, в пробках, на работе и т. д. 1 1 А самый нынче на Москве дефицит и деликатес – картошка (!) – чтоб она не водянистая была, не как мочалка, не гниль, не как горох, и не по сто рублей… У нас такую, которая здесь насыпана по 25, а то и по 40 руб. в лотке супермаркета, даже свиньям не дают! , а в то время пропитанием для меня было то, что урождалось, зарождалось от посеянного и политого тобой самим семечка и созревало на этой чёрной, живой, раскалённой-сухой-покалывающей-пятки днём и холодной-влажной-притягивающей-спину ночью чудо-земле прямо здесь же, у крыльца, огороженной от всего остального посеревшими шаткими кольями оградки да зарослями малины и глухой крапивы. Идеализированно немного, не взыскательно и не изысканно, но всё же.

Идеал, который во сне? Уж не думал, что я буду так мыслить. Но вернувшись (только года через четыре после её смерти я смог сделать это) в наш домик, я увидел то, что и ожидал: разобранная оградка, заросли американки, развалившееся, специально разбитое крыльцо, забитые окна (а потом доски с них оторваны), сбитый с петель замок, провалившиеся полы, вонючие ватные настилы в пятнах и разводах на пружинных кроватях, грязь и мусор, осыпавшаяся штукатурка, отставшие обои, паутина, жуки и пауки, запах табака и похотливого смрада – на стенах порнокартиночки, под кроватью – использованные презервативы… Мне тогда было плохо, и негде было укрыться. Я тогда лёг на кровать и захотел умереть – ну может быть, не совсем, но почти уже. Я решил не есть и не пить воды. Естественно, то, что я увидел, меня в моём намерении укрепило…

…Все знают, что я родился в деревне. От этого выпала мне достаточно трудная судьбина, ведь я всё больше понимаю (лет с четырёх-пяти), что всё-таки больше я писатель, а не фермер (хотя работа в огороде мне очень по душе), а если характеризовать меня как человека, то одна из основных моих черт (если уж быть честным и отбросить всю шелуху благородных оправданий) – аристократизм. 2 2 Конечно, духовный, а не по крови, хотя изначально они оба как бы едины, и если не считать вырождения кровного от большого богатства или сильной бедности, именно проявляются сами собой не понять откудова в каком-нибудь седьмом колене (у меня, к примеру, все известные предки крестьяне, и ни у кого из родственников не было высшего образования); и вот даже, как сообщили мне недавно, двоюродная наша сестра, учившись на истфаке в Пензе (это уже поколение 90-х с нормой ВО), разыскала там что-то в архивах, что подтверждает некую причастность нашей фамилии к знаменитой боярыне Морозовой, чья судьба и есть довольно редкий и истинный пример синтеза обоих аристократизмов. (Хотя, скорее всего, всё же мне неверно передали или перепутали (у Феодосии Прокопьевны ведь не осталось потомства), и речь всё же идёт о других Морозовых, идущих от купца Саввы Морозова.) Пожалуй, ещё более фундаментальным свойством моей натуры (впрочем, как видно, неразрывно связанным с указанным выше) является некий мистицизм в восприятии реальности, но не книжный, а натурально-стихийный, позволяющий и заставляющий в обыденном видеть иное, чем, естественно, я довольно рано начал пользоваться в своём художественном творчестве. Надеюсь, что в будущих произведениях мне удастся ещё более развить названную тенденцию, привлекая к этому, помимо прочего, интеллектуальные ресурсы.