Владимир Янсюкевич - Игра с тенью

– Средне.

– Звучит удручающе. Чем сейчас занят?

– Пишу… роман.

– Рома-а-ан?!

Она так удивилась, словно ей сообщили о чём-то весьма неприличном, и опять рассмеялась. А он сгорбился от неловкости. Уязвлённое самолюбие прожгло грудь.

– А что?

– Да ты не обижайся. Понимаю. Тщеславие, которое ты упорно отрицаешь.

Теперь он пошёл в наступление.

– При чём тут тщеславие?!

– О, да! Ты всё такой же… Вадим, сейчас только ленивый не хочет написать гениальный роман.

– На гениальность не претендую. Вышел из этого возраста.

– Тебе так кажется. Надеюсь, не детектив?

– Ни под каким видом.

– Думаешь, осилишь? По-моему, это не совсем твоё. У тебя короткое дыхание. На рассказ хватает. На пьеску – куда ни шло. А вот на роман, не знаю…

– Посмотрим.

Он скрипнул зубами, передёрнул плечами и отключил видео. «Самодовольная баба! Баронесса с бугра!»

– Ау! Я тебя не вижу.

– Связь плохая. Отключил камеру.

– Похоже, задела за живое. Прости.

– Да нет…

– Помню, ты со мной и раньше так себя вёл. Хотел целовать, а я не давалась. Объяснялся в любви, а я убегала. А ты на следующий день дулся, но всё равно искал встречи со мной и начинал всё сначала.

– Да нет, всё нормально.

– Точно?

Сердце камнем потянуло вниз. С трудом сдерживая себя, чтобы не влепить какую-нибудь чумную фразу, за которую потом будет стыдно, он выговорил онемевшими губами:

– Конечно.

– И о чём будет твой роман? О несостоявшейся любви, где в качестве злодейки ты выведешь меня?..

Дальше продолжать не было смысла. Бросову вдруг захотелось сказать ей какую-нибудь гадость. В глазах потемнело. И он испугался собственной тени. Да что я как мальчишка, в самом деле. И чего завёлся? Нет-нет, только не это. Держи себя в рамках. Не то будешь потом жалеть об этом до конца жизни. И он отключился почти бессознательно, как автомат при коротком замыкании в электроцепи или как зажмуривается ребёнок, увидевший перед собой нечто сверхужасное – послал ей смайлик, рожицу с заклеенным крест накрест ртом, и вышел из skype. Разговор не задался. Он терпеть не мог, когда с ним разговаривали свысока. И кто! Его мгновенно затопили воспоминания о его былой любовной лихорадке, когда она выматывала его одним своим фактом существования, закованного в броню неприступности, и в то же время позволяла себе кокетничать с другими в его присутствии, словно дразнила, посмеивалась над его чувствами. Он тогда так и не понял логики её поведения. Неужели он был для неё хуже других? К тому же, сейчас она отозвалась о его литературных способностях откровенно презрительно, и это его сильно задело. Он и сам был к себе довольно суров. Тем больнее ударило негативное мнение со стороны. Тщеславием он не грешил, даже потешался над теми, кому оно служило путеводной звездой. Тут было другое. Внезапная потеря друга тринадцать лет назад, поставила перед ним один загадочный вопрос. Бросову было известно кое-что от самого Кузьмы, то, во что ему с трудом верилось, нечто загадочное, можно даже сказать, сверхъестественное. Или скажем так: непривычное для обывательского сознания. И он хотел в этом разобраться. Но при отсутствии какой-либо реальной опоры надо было подключить максимум воображения, следовало поставить себя на его место. И в связи с этим он хотел кое о чём попросить Офелию. Но, как уже говорилось, разговор не задался. Он был уязвлён не на шутку и пару дней приходил в себя, вспоминая то время, когда он унижался перед ней и даже был готов ради неё, будь на то случай, лишить себя жизни.

Через неделю Офелия позвонила сама. И на этот раз показала себя во всём блеске. Разумеется, перед этим долго работала над своей внешностью. Что было заметно и по туалету, и по слишком тщательно уложенным волосам, и по продуманному макияжу, не вызывающему, но явно имеющему место и разоблачённому, благодаря некоторым предательским штрихам, вроде перебора туши на ресницах. На высокой матово-розовой груди, как речушка в долине, поблёскивало то самое ожерелье, которое он видел на фотографии. На ушах подрагивали бриллиантовые серёжки – она умело демонстрировала их едва заметными движениями головы из стороны в сторону. А на холёных руках с тёмным маникюром, выставленных перед собой нарочитым домиком, сверкали три кольца, одно другого витиеватей. И во всём её облике была какая-то натянутость, прилизанность, некая рекламная статуарность, как у манекена. Ему показывали гламурную картинку. И он почувствовал неловкость от того, что она видит его сейчас в той же рубашке, в которой он был прошлый раз – он прочитал это по движению её глаз и последовавшему изменению мимики на лице, не явной, но обозначившейся лёгкой деформацией кожи возле губ, так возникают слабые круги на воде от движения водомерки. Поначалу он хотел отключить видео, но, заглядевшись на Офелию, замешкал, а потом это было уже не актуально. Начала она вполне миролюбиво, с вежливостью дипломата проштрафившейся стороны.

– Спасибо, что ответил на мой звонок. Наш последний разговор и мне не очень понравился. Прости. Я была чересчур… – она жеманно подбирала подходящее слово, но не успела, он перебил.

– Пустяки.

– Ладно.

С гримасой виноватости Офелия, словно оправдываясь перед ним, снова и снова комментировала содержание их предыдущего разговора. В какой-то момент Бросов утратил смысл её воркования. Он слушал Офелию, как слушают журчание ручейка в лесном овражке – течёт себе и течёт, обтекая коряги и камушки, сверкая в лучах солнца и не мешая тебе думать о своём. Он слышал лишь звучание её голоса, то понижающееся до бархатистых низов, то по-молодому звонко взлетающее в небесные пределы и рассыпающееся фейерверком на множество разноцветных звёзд, и одновременно рассматривал кокетливые движения её губ, чувственные вздувания крыльев носа и кипение зубов, таких ослепительно-белых, что казалось, их у неё во рту гораздо больше, чем положено природой, ещё немного и они выйдут из его пределов, как молоко на плите…

– Так о чём твой роман? Я бы с удовольствием почитала.

Он подумал, что у дамы столь болезненно относящейся к своей внешности вряд ли может быть здоровый интерес к чтению (к чтению именно его текстов), и ответил неопределённо:

– Он ещё не закончен. Есть всего несколько глав, написанных в разном порядке, хаотично и… слабо связанных друг с другом. С замыслом проблемы. Что-то не даётся… не могу понять…

– Неважно. Покажи, что есть. Мне в самом деле очень интересно, как ты теперь пишешь. И всё-таки, о чём твой роман?

– Я пишу о нём , Офелия.

– О ком?

– О Кузьме. Мой главный герой – поэт-импровизатор. И мне нужна твоя помощь. Я, собственно, поэтому и разыскал тебя.

Какое-то время она молчала, прикусив нижнюю губу и, осторожно касаясь пальцами причёски, рассеянно разглядывала предметы в комнате. Затем положила руки на стол и несколько расслабилась.