Вячеслав Орлов - Истории для взрослых и не очень

– Да, о таком. Он немного странноват, но ты не обращай на это внимания. Приглядись к нему…

Друзья не виделись около года.

– Помнишь, – позвонил ученый своему другу, – мы говорили с тобой о моем знакомце, мечтающем у тебя поучиться?

– Пусть приходит, я как раз начинаю «обнаженку».

На следующий день в девятом часу в дверях мастерской художник увидел бледнолицего молодого человека, на длинных рыжеватых волосах которого красовался манерно надетый берет терракотового цвета.

– Я к Вам по рекомендации Вашего друга.

– Да-да, проходите, мы как раз начинаем.

В мастерской было светло и прохладно. В центре возвышался подиум, накрытый по диагонали охристым ковром и подогреваемый старомодным рефлектором.

– Друзья мои, вот еще один наш коллега, придется немножко потесниться.

– Максим Немов, – сдержанно представился молодой человек. Два парня и девушка, подвинули свои мольберты, давая ему место. «Светочка, явись», – позвал художник. Из-за ширмы вышла статная, склонная к полноте красавица. Легко, без тени смущения, поднялась на подиум и застыла в выбранной художником позе. Левая рука ее опиралась на бедро, в правой она держала яблоко.

– Посмотрите, как она совершенна. Ваша задача – не огорчать Свету. Рисуйте так, чтобы она могла себя узнать. А я, Апраксин Ермолай Фотиевич, строгий, вредный, имейте это в виду, постараюсь научить вас видеть натуру и сознательно изображать ее на листе. Я буду подходить к вам. Карандаши берите ТМ, не мягче. Через каждые двадцать минут пятиминутный перерыв.

Зашуршали карандаши, заприщуривались глаза… Не прошло и часа, как новый ученик, буркнув что-то непонятное, с хрустом сорвал с планшета лист ватмана, потом приколол другой. Старый художник отнесся к этой выходке с пониманием.

– У Микеланджело на роспись Сикстинской капеллы (а это больше шестисот квадратных метров) ушло двадцать шесть месяцев. Если учесть, что он изобразил около сотни, если не больше, человеческих фигур в сложнейших композициях, совсем не трудно понять, что он был гениальным рисовальщиком.

Старый художник, сообщив об этом присутствующим, подошел к стеллажу и нашел там замученный от частого перелистывания альбом с репродукциями рисунков великого художника Возрождения.

– Посмотрите, передавайте друг другу. Наша задача попроще, нам надо за три недели нарисовать всего одну фигуру – Светину.

– Зачем? Кому это нужно? Сейчас другое время. Следует искать современную форму изображения идеи совершенства.

– Кто это сказал? – угрюмо поинтересовался художник. – Ах, это Вы, молодой человек, наш новый коллега. Так Вы предлагаете нам изображать не красоту, а лишь идею красоты? Интересно, а как нам быть со Светой? Она ведь не идея, она и есть красота.

– Да как Вы не поймете, изображение конкретного человека не может выразить саму красоту. Нужно искать символ, формулу, знак. Я это понимаю и пытаюсь его придумать. Но у меня ничего не получается, н и ч е г о…

Новичок отодвинулся от мольберта, страдальчески посмотрел на Свету и, свалившись со стула, судорожно дернулся и задымился…

– Друзья мои, не пугайтесь, дымящийся на полу коллега – не человек. Он биоробот. Его создал мой друг, он наделил его умом, очевидно, считая, что этого достаточно, чтобы постичь красоту. Как видим, одного ума оказалось мало. Красота непостижима… А знаете, господа претенденты на звание художника, не выпить ли нам шампанского? Буквально на ваших глазах произошли два грандиозных события. Первое – вы подвинулись со своими мольбертами, чтобы дать неодушевленному предмету, искусственному человеку, попытку изобразить женщину, познать, так сказать, живую красоту. Но как вы заметили, у него ничего не получилось. Не хватило малости – души. Выводы делайте сами. Но главное, мой друг уподобил себя богу. Изготовил искусственного человека, будущего помощника человеку одушевленному. Такие помощники могли бы, например, работать чиновниками. Они не стали бы воровать, это им ни к чему, и наше Отечество, глядишь, превратилось бы в государство, где главной национальной идеей стала бы идея познания красоты. Может, и вправду красота спасет мир.

Художник поднял бокал: «За моего друга!»

В тех местах, где лет с полтысячи как назад образовалась деревня, всегда было просторно, глазам открывались бесконечные, безоглядно манящие дали, захватывало дух и ныло сердце, и хотелось лететь, но летать – удел ангелов…

За все эти долгие годы никто из деревенских так и не взлетел, не улетел, как в буквальном, так и в переносном смысле этого слова, да теперь уж и осталось-то их десятка полтора, совсем старых или изношенных алкоголем. Головы их заполнены простенькой идеей взаимосвязи их сонно-идиотического прозябания с проблемами государства и кознями американцев, постоянно мешающих процветанию России. Сердца их глухи, и их не согревает ожидание случайного везения, когда жизнь в одночасье поменяется к лучшему или какая-нибудь нечаянная радость даст им повод напиться не просто тупо и обязательно, а со смыслом. Иногда они выходят из состояния анабиоза, но, осознав, что ничего хорошего для них все еще не произошло, стараются опять как-нибудь в него вернуться…

Но в один из летних дней около повалившегося колодца остановился крутой внедорожник и из него выпрыгнула загорелая девчонка в дорогих псевдообносках. Она потянулась, осмотрелась по сторонам и, завороженная открывающимися на все стороны далями, сказала:

– Ничего себе!

– Мзва ра Воплетан оэс жес. Пык лойца мдем. Просто невероятно, – сказал некто, неуклюже выбравшись из машины и подойдя на четвереньках к девушке.

– Какой ты, Паша, все-таки гад, знаешь ведь, как меня раздражает твой «родной» язык. Ну я тебя прошу, ты ведь хорошо говоришь по-человечески. Вот что ты сказал?

– Я сказал, что мне эти пустые места напоминают долину кислотного озера на обитаемом спутнике планеты Воплетан, населенного гигантскими разумными пиявками, к счастью для них, несъедобными.

– Да уж, – сказала девушка. – В некоторых случаях слопать какого-нибудь умника бывает непросто. Ты его уже ешь, а он цитирует тебе закон из межгалактического морального кодекса о том, что употребление в пищу разумных существ, а также себе подобных, недопустимо. И перестань уже ходить на четвереньках.

Паша поднял на нее свои выразительные глаза (все шесть).

– Ко мне это не относится, я из матричной серии GYL W. Я себе подобных не ем, конструктивно не предусмотрено.

– О Господи, я все не привыкну к тому, что у тебя их шесть, – сказала девушка, рассматривая в Пашиных глазах отражение пролетающего аиста.

– А как же мы здесь будем с тобой сотрудничать? – ехидно поинтересовался он.