Вячеслав Орлов - Истории для взрослых и не очень

– Вон как, – сказала Евгения Анатольевна и посмотрела в окно на красную полоску заката.

– Пойду, пожалуй, спать, – сказала она устало. – Знаете, в детстве я очень боялась конца света. «За грехи наши, – говорила мне няня, – Господь накажет нас концом света. Все живое помрет, а небо будет красным от последнего заката…» И каждый вечер, когда она укладывала меня спать, я ее спрашивала: «А завтра еще не конец света?» «Нет, не завтра. Перед концом мира Господь даст знак…»

– Бабуль, ты это к чему?

– Не знаю, закат, может быть…

Евгения Анатольевна ушла, а Женя потянула Артема за руку на чердак, где у слухового окошка ей с детства стелили «летнюю» постель – матрац, набитый сеном. Небо светилось.

– Артем, может, это передается по наследству? Я без тебя теперь жить не смогу. Так было с бабушкой. Она влюбилась в американца и три года была счастлива, она купалась в счастье…

– Это был твой дедушка?

– Да. Ему было пятьдесят лет, а бабушке двадцать два. Она была его переводчицей. Три. Три года счастья. Потом его отослали из Союза, у нее были какие-то серьезные проблемы, но никого больше она так и не полюбила.

– Она была, наверное, в молодости красивой.

– Еще какой. Я тебе покажу ее фотографию тех лет.

– Ты в бабушку такая?

– Какая?

– Красивая.

– Но ты же не об этом хотел спросить.

– Не об этом.

– Артем, ты о чем думаешь?

– Просто лежу, чувствую, как под рукой бьется твое сердце, и пытаюсь вспомнить твое лицо.

– Артем. ты меня считаешь легкомысленной, но моя голова идет кругом, я не знаю, как я переживу эту ночь. Мое желание тебя меня пугает.

Утром приехал Сережа. Ему неловко было смотреть на смущенную Женю и счастливого Артема.

– Женя, позвони мне.

– Позвоню.

– Евгения Анатольевна, извините, если что не так.

– Всего хорошего, молодые люди, – сказала та сухо.

Прошло недели полторы. По важным для своего бизнеса делам Артем отъезжал в ближнее зарубежье. Звонков от Жени не было. Отношения с женой поменялись с предупредительно вежливых на настороженно грустные. Трещина, появившаяся в них после того, как Артем признался жене, что в его жизни появилась другая женщина, стала с каждым днем увеличиваться. Артем ждал Жениного звонка, ему уже стало мерещиться, что с ней произошла серьезная неприятность, вроде разговора с мужем, поставившим ей какие-то непреодолимые для нее условия, или еще какой-нибудь заморочки. Самой ужасной мысли – что Женя по здравому рассуждению не хочет продолжения каких-либо с ним отношений – он не допускал,.

– Артем, тебе не кажется, что нам надо поговорить? – неожиданно спросила жена.

– Да, разговора нам не избежать, – сказал Артем.

– Ты же уже все решил. Зная твою порядочность, надеюсь, что свою дочь ты не забудешь. Если ты заметил, Грунька в тебе души не чает. Артем, мы ведь с тобой эти шесть лет не так уж плохо прожили, я любила тебя как умела, не знаю, кого больше – Груньку или тебя. Старалась быть хорошей женой. Может, я что-то делала не так, прости.

Артем сел рядом с женой, повернул ее лицо к себе.

– Светка, я знаю, что сейчас творится в твоей душе, и чувствую себя отвратительно. Я виноват перед тобой, но я ничего с собой не могу поделать, я пропадаю. Прости, зла на меня не держи. Насчет Груньки не переживай, я ее не оставлю.

– Артем, мне не так уж тяжело, как ты думаешь, я к этому готова была давно. Ты же сам мне признался, что сделал что-то не то, еще тогда, в день свадьбы. Скажи честно, ведь ты ни дня меня не любил? Артем, ну не плачь, хуже будет, если ты начнешь оправдываться, расстанемся по-честному, может быть, когда-нибудь станем друзьями.

Артем поцеловал ее. Поцелуй получился горьким.

– Артем, я тебя люблю, ты знай.

На следующий день Артем переехал в гостиницу ждать звонка от Жени. Потом позвонила Евгения Анатольевна.

– Артем, крепитесь. Женечки больше нет. Автомобильная катастрофа, два дня назад.

И через минуту, и через час, и через неделю абонент был недоступен…

Работающий над созданием биороботов ученый после очередной неудачи решил расслабиться. В прихожей он надел кепку и пошел к своему другу-художнику. Тот, не сильно удивившись его приходу, сказал: «А я как раз собирался „горло прополоскать“. Ты будешь? Тогда пошли на кухню». Они были рады друг другу.

– Как живешь, «доктор Фауст», все еще создателю завидуешь?

– Нет, – сказал ученый, – понимаю, как нелегко дались ему человеки. Давай лучше о тебе.

Они вернулись в мастерскую, взяв с собой стаканы и вино. В тесной от картин и всякого сопутствующего живописцу хлама мастерской ученый чувствовал себя очень хорошо. Не разбираясь в живописи, он тем не менее останавливал свой взгляд на картинах, явно удавшихся его приятелю, и говорил: «Вот видишь…»

Эту «замысловатую» фразу художник понимал как одобрение, потому что ученый говорил так о картинах, которые художник и сам считал удачными. А может, хитрил его немногословный друг? Когда художник бывал в стесненных обстоятельствах, тот покупал у него за хорошие деньги какой-нибудь (всегда неплохой) этюд и говорил: «Не благодари; когда ты станешь знаменитым, я их выставлю на аукционе Сотбис и получу за них в сто раз больше».

После «полоскания горла» они впали в состояние, располагающее говорить друг другу приятные вещи. Художник с увлажнившимся взглядом сказал: «Ты знаешь, я тебе завидую. Ты занят реальным делом, ты вон искусственного человека, может быть, сделаешь. Пусть пока корявого, неразумного, но разумного даже богу создать не удалось». «Сейчас, один момент», – сказал художник. Он нажал на кнопку плеера и тяжеловато поспешил в свое кресло, чтобы поразвалистее сесть и закрыть глаза. «Я его обожаю». Под тяжелыми веками старого мастера уже накапливались слезы, готовые в определенный момент «плача иудеев по разрушенному храму» выкатиться из глаз и по дряблым с малиновыми прожилками щекам добежать до уголков рта. Именно в такую минуту художник и произносил свое заклинание «Чтоб тебе в раю не пропасть, черт носатый», имея в виду композитора Верди. И слезы его лились, лились… В такие моменты ученый испытывал к своему другу нежность и готов был, если потребуется, отдать за него свою жизнь. Но, как и всегда, через секунду он ощущал, как в душе его, едва в ней помещаясь, шевелилась подлая неуверенность – отдал бы?

Поддавшись своему чувству, ученый поцеловал друга в седую голову, как бы прося у него прощения за несостоявшееся предательство. «Послушай, научиться тому, что делаешь ты, человеку без таланта можно?» – спросил он, внутренне озарившись появившейся неожиданно идеей.

– Если ты имеешь в виду элементарный рисунок, то легко. Но это же ничего не значит, сам понимаешь. Таких художников тысячи. Ими только заборы подпирать. Ты просто так спросил или хочешь узнать мое мнение о ком-то, у кого чешется стать художником?