Вера Малярша - Я всегда была уверена, что главное для женщины…

– Они же несладкие, – сказала Камилла и заглянула в меню. – Я возьму медовый цимес и рулет с марципаном.

– Хорошо, – кивнул Мендель и сделал заказ. – Давай поговорим о твоих планах. Начистоту.

– У меня нет планов, – сказала Камилла. – Но только учиться я больше не буду.

– Точно?

– Точно!

– Ну и не учись, – пожал плечами Мендель и откинулся на спинку кресла. – Живи просто так, живи с нами, Камилла. Это и будет твоя работа. Утром ты зайдешь в мой кабинет и пожелаешь мне удачи. Днем ты пообедаешь с мамой в столовой, ей будет не так одиноко. Вечером к нам заглянут твои сестры с мужьями. Мы посидим в гостиной, поговорим о том, о сем, поиграем на фортепьяно, потанцуем. А перед сном ты забежишь в комнату бабушки, и вы вызовете какого-нибудь…

– Она вызывает только ненаглядного Айзика, – сказала Камилла.

– Не забывай, что это твой дедушка, – напомнил Мендель. – И бабушке будет приятно, если ты…

– А сколько я буду получать за такую работу? – спросила Камилла.

– Получать что? – не понял Мендель.

– Деньги, что еще, – Камилла ковырнула ложечкой медовый цимес. – Кстати, ешь оладьи, остынут.

– Не остынут, – Мендель отодвинул оладьи в сторону. – Что ты называешь работой, Камилла? Общение с близкими?

– Это не я, – сказала Камилла, – это ты сказал, что жизнь с вами и будет моей работой. Утром к тебе, в обед к маме…

– Да, я сказал, – растерянно произнес Мендель, – но, я не думал, что за это надо платить тебе жалование. За то, что ты живешь с нами, со своей семьей.

Камилла молчала и ела десерт. Ее изумрудные глаза смотрели в тарелку. Белокурые волосы касались скатерти.

– Нет, мне не жалко денег, Камилла, – сказал Мендель, – тем более, для тебя. Ты будешь жить с нами на полном обеспечении, как жила раньше. Ты ни в чем не будешь нуждаться. К тому же у тебя появится куча свободного времени, ведь учеба уже позади.

– Куча свободного времени? – иронично промычала Камилла с набитым ртом. – Только надо не забыть каждый день четыре раза зайти к тебе, к маме, к сестрам, к бабушке. И делать это бесплатно.

– Так, – Мендель порывисто скомкал салфетку. От его неловкого движения тарелка с оладьями упала на пол, но он даже не заметил, – если ты не хочешь этого делать – не делай. Я согласен, Камилла, живи в моем доме и не обращай на нас никакого внимания. Ты и раньше нас не баловала вниманием, правда, тогда у тебя была хотя бы школа.

– Если я правильно тебя поняла, платить ты не собираешься? – Камилла придвинула к себе рулет с марципанами.

– За любовь к себе – нет, Камилла, никогда, – сказал Мендель и закрыл лицо руками. В этой кондитерской детства он не мог быть взрослым, он не мог скрывать слез обиды. Он заплакал.

– Вкусно, – сказала Камилла. – Спасибо, папа, что пригласил меня сюда. Мы прекрасно отметили день окончания школы.

Мендель не отнимал ладони от лица.

– Айзик тоже любил оладьи из мацы? – спросила Камилла.

– Да, – кивнул Мендель.

– На меня здесь все пялятся, – сказала Камилла. – Это потому что я беленькая, да?

– Нет, – хотел сказать Мендель, – они пялятся, потому что ты дочь Менделя Кантора.

Но он ответил:

– Да, потому что ты беленькая.

– А вот и неправда, папа, – громко сказала Камилла. – Они пялятся, потому что я твоя дочь.

– Что? – переспросил Мендель.

– Каждый день, после уроков, я мыла тряпкой школьные кабинеты, – сказала Камилла. – Все в школе знали об этом. Но никто не запрещал мне этого делать. Потому что я дочь Менделя Кантора. Я могла делать все, что хочу. А сегодня я получила свою первую зарплату.

– Зарплату? – Мендель никак не мог прийти в себя.

– Зарплату уборщицы, – сказала Камилла. – Но это настоящие деньги. Ты простил меня?

Камилла достала из кармана крохотный кошелек и повертела его в руках. Мендель тихо всхлипнул.

– Знаешь, папа, я мечтала об этом дне четыре долгих последних недели. Каждый день, таская ведра с грязной водой я старалась представить, как ты обрадуешься моему сюрпризу. Я представляла, как накормлю тебя сегодня до отвала, а ты взял и выбрал самые дешевые оладьи из мацы, – Камилла смахнула крохотную слезинку.

– Я всегда беру оладьи из мацы, Камилла, – Мендель отнял руки от лица и виновато проморгал остатки слез. – Они возвращают меня в детство.

– Я люблю тебя, папа, – сказала Камилла. – Ты мне веришь?

– Не спрашивай, – попросил Мендель. – Иначе я опять зареву.

– Оладьи из мацы не должны быть сладкими, – приблизила лицо Камилла. – Но они должны быть такими, от которых невозможно оторваться. Равно как и наша жизнь, правда, папа?

– Правда, – невольно вздрогнул Мендель. – Ты сама это придумала?

– Дух Айзика, кто же еще, – пожала плечами Камилла. – На очередном сеансе бабушкиной некромантии. Эта бабушкина некромантия вроде скайпа, очень удобно.

Мендель хотел коснуться руки Камиллы, но смутился и сделал вид, что поправляет скатерть. Камилла это заметила и положила свою руку сверху отцовской.

Она была уже взрослой, а он все еще оставался ребенком, и Камилла удивилась, что заметила это только сегодня.

Бойгель ненавидел неудачные дни. И дело было не в погоде. Неудачный день мог быть и солнечным. И даже жарким. И все вокруг весело смеются, и одуряющее пахнут горячие цветы, и играют брызги золотых фонтанов. И даже море – звездная калька неба – не может исправить настроение художника.

Бойгель был фотохудожником. Это ужасная профессия, которая в такие неудачные дни казалась проклятием. Отец Бойгеля, основавший это замечательно оборудованное ателье, умер слишком рано, чтобы испытать разочарование от своего увлечения. И вся тяжесть неудовлетворенности ремеслом свалилась на Бойгеля-младшего.

Юный Бойгель хотел распродать все эти хромированные железяки, сверкавшие отраженным светом линзы, лампы, экраны, тумбы, лабораторию с кучей реактивов, запасы фотографических пластин и, вообще, сжечь всю фотостудию. И он даже затащил внутрь полную четверть медицинского спирта, но свински этим спиртом напился и оставил планы уничтожения дела отца.

Но сегодня действительно был неудачный день. Да, ему с утра пришлось фотографировать дворянскую семью. Богатые и надменные люди, с кучей орденов и крестов на зеленых мундирах. Их жены и сестры в темно-синих атласных платьях, украшенных брошками и крупными пуговицами с гербами. Их дети в начищенных ботинках и с серьезным выражением кукольных лиц со сдвинутыми бровями. Эти дворяне вели себя как купцы, оставив Бойгелю кучу денег. Бойгель не посмотрел, сколько их лежало на инкрустированном столике с изящным медным пояском. День все равно оставался неудачным.

Хотелось повеситься.

Бойгель посмотрел на крюк, вбитый в потолок. На этот крюк он вешал брезентовые театральные задники для жанровой фотографии.