Вера Малярша - Я всегда была уверена, что главное для женщины…

– Сядь, – я открыла холодильник. – Оливье будешь?

– Буду, – кивнул Генка. – Из твоих рук я даже яд приму, Вера. Ну, будем!

Мы выпили. Генку я лет десять знаю. Мы на монолитах работали, на точечных застройках. Вид оттуда – сказочный. В самом центре Москвы найдется местечко под элитку, этажей на пятьдесят. Стоишь в будущих апартаментах на два миллиона долларов, и ты вроде бы и не малярша, а гордая дама в мехах и бриллиантах. А рядом, за спиной – широкоплечий «хьюго босс» в смокинге и с сигарой.

И ты ему так тихо говоришь:

– Милый, налей мне кашасу Жакаре, только немного.

Кашаса Жакаре – это изысканная бразильская самогонка. Закусывается филеем крокодила. В общем, гламур до визга мозжечка.

И «хьюго босс» учтиво подает тебе бокал кашасы, а ты смотришь на огни столицы, озаряющие твои запыленные ботинки из бумаги, и уже плевать, что ты не дама в мехах, а за спиной стоит Генка в линялой рубашке с бутылкой теплого вермута.

– А вермут ты вкусный покупал, – сказала я, цепляя ложечкой маслинку. – Забыла, как он называется.

– Десертный, белый, – сказал Генка и налил по второй. – Зря я, Верка, на Ленке женился. Надо было на тебе.

– Да ты меня за женщину не считал, – напомнила я. – Я у тебя в братьях ходила.

– Столько тонн раствора выбрала, – подпер голову Генка, – и мешки с клеем наравне со мной таскала. По-братски, Вер, таскала.

– Вот именно, «по-братски», – не удержалась я. – И когда в душе мылись, ты ни разу ко мне не полез. Ты о Ленке-секретарше мечтал. На шпилечках мимо – цок-цок-цок. И челочку со лба сдует небрежно – ах-ах-ах. А теперь приперся ко мне. Шатенка, глазищи, стройная. Было да сплыло. Иди домой, брат.

Я замолчала. Ужасно хотелось плакать.

– Вер, – Генка подвинул ко мне полную рюмку, – Новый год все-таки. Как встретишь его, так и проживешь. Давай по-хорошему встретим?

– Давай, – я промокнула глаза и хлопнула рюмку.

– Ты с кем Новый год гудела? – спросил Генка и снял колпак Деда Мороза.

– С подругами, – сказала я, – по очереди друг к другу ходим.

– И все такие же симпатичные и незамужние? – заинтересовался Генка.

– Почему незамужние? – удивилась я. – У всех мужья.

– Ну, ты-то….

– И я замужняя, – сказала я, даже не краснея. – А я разве тебе не говорила? Он летчик полярной авиации. Жаль редко видимся.

– Понятно, – сказал Генка и налил по новой. – И приедет не скоро, да?

– Ледовая проводка у него, слышал про такую? – сказала я. – Путь каравану прокладывает. Не то, что ты – штукатур – находка дур.

– Сама придумала?

– Ничего я не придумала, – я опрокинула в одиночку. – Замужем я.

– Я про стихи.

– Стихи сама, – я подцепила еще одну маслинку. Она оказалась с косточкой. Тьфу!

– Да, – Генка догнался и налил нам еще по одной, – а я с Ленкой встретил. Никуда не пошли. Мы же ругаться накануне начали. В Новый год продолжили. А сегодня я убежал. В тапках.

– Надоело ругаться?

– Надоело, – вздохнул Гонка. – Всю жизнь орем как глухие. А ты давно замужем-то?

– Две недели, – сказала я. – Живем душа в душу.

– Конечно, – хмыкнул Генка, – если редко видеться, а тут весь день, крутится перед носом, как роторная бетономешалка. У тебя фото мужа есть?

– А тебе зачем?

– Ну есть или нет? – придвинулся Генка.

– Есть, но не дам.

– А у Ленки – нет, – сказал Генка. – Мы с ней пятнадцать лет вместе, а ни одного фото моего у нее нет.

– Как нет? – не поверила я.

– Фото есть, – отмахнулся Генка. – Но или с тещей, или с барбосом, или на фоне Пятигорска. А вот фото, чтобы я один был, у Ленки нет. Она говорит: «Я тебя и так пятнадцать лет в упор разглядываю». Ладно, пойду я, Вер.

Дала я ему два целлофановых пакета, он на тапки их напялил и ушел.

Я рюмочки ополоснула, свет на кухне выключила, и тут звонок. Генка, что ли?

– Алло, Вера? – незнакомый мужской голос.

Приятный тембр, только слышно плохо. Писки какие-то, потрескивания. Ветер воет.

– Да, слушаю.

– Простите, Вера, а Генка у вас?

– Уже ушел, – сказала я. – Вас слышно плохо. Писки какие-то.

– Остаточная магнитуда – сказал голос. – Рядом полюс, шторм на восемь. Плюс ледовый резонанс.

– Что на восемь?

– На восемь баллов, – сказал голос, – и сечка. А вообще красиво. Я люблю стихию, поэтому и дома сидеть не могу.

– А вы кто?

– Я? – спохватился голос. – Кавторанг Андреев. Хотел Генку поздравить. Мы в одном дворе выросли.

– Вы что, моряк?

– Ага, Генка – в летчиках, а я – в моряках, – сказал Андреев. – Генка смеется, мол, рожденный ползать, летать не может. Прав летчик, ползаю я по льдинам, летать не получается. А Генка молодец, на сверхзвук его взяли, он мне писал.

– Может, мы про разных Генок говорим? – спросила я.

– Я звонил Ленке, – отозвался Андреев, – она говорит, Генки дома нет. Соскочил к Вере в домашних тапках. Почему в тапках?

– Для скорости, – сказала я. – Он же летчик.

– А, точно, – сказал Андреев. – Вер, вы скажите Генке, что я звонил, поздравлял. На нас шторм идет, синоптики пик дают, связь обрубают. Передадите?

– Передам, – сказала я. – Вы себя там берегите, хорошо?

– Да кому я нужен, – засмеялся Андреев, – ни семьи, ни детей. С Новым годом, Вера!

И Андреев положил трубку.

Я походила по квартире и набрала Генкин номер.

– Чего? – спросил Генка.

– Звонил кавторанг Андреев, – сказала я. – Поздравил тебя с Новым годом!

– Спасибо, – сказал Генка, – Вер, я ему с детства вру, что я летчик.

– Ты штукатур – находка дур, – сказала я. – Привет, Ленке!

– Андреев – мужик, что надо, – сказал Генка. – Жаль, брат, ты замужем.

– Меня муж сегодня бросил, – сказала я, чувствуя, что сердце ухает в пропасть.

– Андреев бы так не поступил, – сказал Генка. – Хочешь познакомлю?

– С чего такая забота? – спросила я.

– Это по-братски, Вер, – сказал Генка и повесил трубку.

И я на него не разозлилась. Впервые за десять лет знакомства.

Девчонка умела рисовать. Никто в племени не умел, а она умела. Знала: рисунок забирает душу того, кого рисуют. За это и прозвали Ведьмой.

Ей было девять лет, но в позднем палеолите никто и не считал её за ребенка. Дети племени всегда умели переносить пещерный холод, довольствоваться мясом мускусных быков, находить под землей грибы и корни. А играя, они охотились на лисиц, хвастаясь хвостами добычи.

Самым ловким мальчишкой племени был сын Крысы. Он протыкал копьем увёртливых рыбок, неотличимых от серой донной гальки. Быстрота его броска опережала стрелу с костяным наконечником.

Ведьма любила наблюдать, как сын Крысы заразительно хохочет во все горло или шутя забирается по дереву под облака. А он не обращал на Ведьму никакого внимания.

Племя обитало в тесной пещере, освещаемой скудным пламенем костра. Её неровные стены покрывала черная жирная копоть. Копоть от горящего кабаньего мяса, брошенного на тлеющие угли.