Сергей Конышев - Мощь Великая

Шутин вытаращился на Коврина, требуя положительного ответа.

– Ну, что ж, действительно… ты достаточно убедителен… Вот, только…

– Что – только? – Шутин угрожающе выпучил глаза и высунул кончик языка.

Коврин сначала хотел было подыграть, но, не придумав сходу сколь-нибудь стоящей провокации, решил не тратить на это силы.

– А… пример, по-моему, несколько неудачен…

– АххАХАххаХАХАХА!!! Вот, Лёх – я же говорил об этом, ты не познал ещё женщин. У тебя ещё всё впереди!

– Ну да, это так, тут опыт на твоей стороне, и я спорить не буду. А в корне, я думаю, ты прав. Да, я с тобой согласен.

Шутин энергично тряхнул головой в знак полной сатисфакции.

– Слыхал, Дёмин? Лёха согласен со мной. Эй, придурок, не спи!

Шутин перегнулся через стол и ткнул так и не поднявшего голову ни на секунду за всё это время Дёмина загубником трубки в плечо. Дёмин недовольно передёрнулся, не поднимая головы, отхлебнул пива из кружки, поёжился и, неоправданно затягивая слова, сказал:

– Лёхе просто твои паршивые идейки обсуждать неохота, вот он так и говорит.

– Ах ты… ТЫ!..

Шутин широко замахал руками, вылавливая в пространстве подходящие эпитеты для Дёмина, но, так и не поймав нужного, отмахнулся от оппонента и продолжил, обращаясь к Коврину:

– Ну его, только с мысли сбивает. Судить человека – это самое недостойное для человека дело. Ведь, скорее всего, в большинстве случаев, судящий при тех же обстоятельствах поступил бы так же, как и осуждаемый им. И получается, что судящий судит осуждаемого за то, за что не судит себя самого. Вот так! А мы в основном и тратим свою жизнь, энергию свою на то, чтобы уличить ближнего в чём-то негативном, увидеть в нём гадость и осудить его за что-то у себя в душе, а лучше – если есть возможность – публично… а ведь Господь завещал нам любить ближнего своего, а осуждать строго запретил! Мы осуждаем, чтобы выглядеть лучше на фоне других людей. Но мы не лучше и не хуже – мы отличаемся только окружающими нас обстоятельствами. Есть ли гарантия, что вот этот, – Шутин пренебрежительно ткнул в направлении своего визави трубкой, – Дёмин повёл бы себя по-другому на месте, например… на месте Ивана Грозного, а? Или, живя в моём теле и имея мой жизненный опыт, не сидел бы сейчас в «Креветке» и не спорил бы с тупым Дёминым, а?

Тут, Демин, поднял голову:

– Да не согласен я, конечно. Ну что ты за херню несёшь! У каждого человека есть свои особенности. Ну, характер там, привычки, эмоциональность… То есть не факт, что люди в одних и тех же обстоятельствах делали бы одно и то же.

– А вот хер тебе! Все эти индивидуальные особенности – явления приобретенные, а ты в силу своего скудоумия считаешь обстоятельствами именно те влияния, которые происходят в момент совершения действия. То есть человека оскорбляют – ион тут же бьёт обидчику по морде или не бьёт только в силу своих аутентичных качеств, так ты меня понял, да?

Дёмин уже снова опрокинул голову и молчал. Шутин, не дождавшись ответа, продолжил:

– Ну, если так рассуждать – то, конечно, не каждый ударит обидчика за оскорбление. Но надо смотреть на данный вопрос шире. Допустим, есть два человека, которых оскорбили и один ударил обидчика, а другой нет. Общество будет судить их одинаково. Но первый ночь не спал, с женой ругался, с работы его погнали и оскорбляют за сегодняшний день уже пятидесятый раз, и денег нет даже чтоб нажраться с горя, а второй сыт и доволен, карманы полны бабла и торопится домой, где его любят и ждут, и плевать ему, что кто-то чего-то там ему сказал – он даже внимания не обратил. А можно на это смотреть ещё шире. На поступок могут повлиять обстоятельства, окружавшие человека год назад или десять лет… и вообще – сколь угодно долго. Представьте себе: один в любящей семье рос, а второй в детдоме – будут ли они одинаково видеть мир и одинаково реагировать на жизненные обстоятельства?

Коврин взглянул на часы и понял, что ещё пара минут пребывания в этой замечательной компании, и он опоздает на встречу с дочерью Крюкина.

– О-о! Друзья, прошу прощения, мне пора. Важная встреча.

Только Коврин приподнялся со стула, Шутин ухватил его за карман брюк.

– Погоди, Лёх, скажи, ты согласен со мной?

– Определённо, в твоих рассуждениях есть рациональное зерно.

Шутин разочаровано махнул рукой, а Коврин, торопясь, насколько это было возможно на тяжёлых от пива ногах, двинулся к выходу.

Очутившись на свежем воздухе, Коврин ощутил головокружение, осознал, что он несколько пьян, отметил, что Шутин в этот раз был намного более убедителен и логичен, чем обычно, и пошёл к метро.

Выйдя из метро на станции «Арбатская», Коврин купил каких-то жёлтых цветов, выпил чашку сладкого кофе в попутной забегаловке, дабы взбодриться, и пошёл пешком к консерватории.

К памятнику Чайковскому Коврин прибыл несколько раньше назначенного срока, но долго ждать не пришлось. Не успел он докурить сигарету, как вдруг перед ним возникла маленькая, серая, курносая, очкастая девушка.

– Господин Коврин? – сухо и быстро спросила она.

– Да… Добрый день!

Коврин протянул цветы.

– Это лишнее, – девушка решительно, не терпящим возражений жестом, отмахнулась от цветов и протянула Коврину связку из дюжины общих тетрадей. – Вот, здесь всё, что у меня есть. Прощайте.

Пока Коврин только открывал рот, чтобы сказать что-то, девушка уже исчезла. Конечно, не так он представлял эту встречу. Он рассчитывал на долгий содержательный разговор, раскрывающий тайны жизни и смерти Крюкина. Что ж, остаётся надеяться, что в тетрадях, которые он получил, найдётся что-то стоящее. Вдруг на Коврина обрушилась такая невыносимая усталость, что он даже отказался от идеи провести некоторое время в уютном баре за пивом с сосисками, и отправился домой, достигнув которого, сразу же завалился спать.

Проснулся Коврин около двух часов ночи. Не имея других занятий, он решил ознакомиться с содержимым тетрадей, которые передала ему дочь Крюкиыа. Заварив кофе, он занёс на кухню связку тетрадей, впопыхах накануне брошенную в коридоре, водрузил её на стол и начал развязывать тонкую бечёвку. Укреплённые временем узлы никак не поддавались дрожащим от напряжения, – а впоследствии и от раздражения, – пальцам. Пришлось пережечь путы сигаретой. Тетради рассыпались по столу. Это были изделия ещё советского производства, девяноста шести листов, в клетку, с бордовыми либо зелёными обложками. Все они, с первой по двенадцатую, имели нумерацию. Мелкие тусклые циферки располагались в нижней части корешков. Коврин открыл первую тетрадь и пролистал. Все листы были испещрены мелкими, исполненными неизменно чёрной гелевой ручкой, буковками. Коврин подлил кофе, приготовил блокнот, чтобы вносить замечания, закурил и приступил к изучению содержимого тетради.