Симолина Пап - Манная каша

– Ведь не ради этих покрывал, телевизора и апельсинового сока! Если хочешь знать, из-за тебя я лишился общества моего лучшего друга Жоржа, – недовольно пробурчал Ганс.

У него были чрезвычайно сложные отношения с носками. Он сидел, смотрел на них и размышлял, какой надеть сначала и на какую ногу.

В результате Грета с Гансом опоздали, Марк уже вышел на сцену, златокудрая девушка-конферансье представляла его.

Клара сидела в первом ряду рядом с Карлом. При виде Греты она встрепенулась, всплеснула руками, вскочила, подбежала и обняла ее. И это несмотря на строгость и образованность златокудрой на сцене! Карлсон выглядел хорошо и в концертном зале. Его облик дышал свежестью, юностью, неиспорченностью. А у Клары лицо ясное и улыбчивое, как луна. Марк…

Наконец Грета подняла глаза. Он обнимает виолончель и занят только ею. Зал – это океан, полный загадок. По залу величественно движутся и шныряют невероятные рыбины и рыбёшки. Некоторые из них так невероятны, что похожи на выдумку художника-авангардиста. Марк владеет океанами. Он удивительней всех на свете. Даже если бы не артистический облик, не манеры…

В перерыве все вышли в фойе, Грета представила Ганса своим друзьям.

– Привет, чудо, – сказала ему Клара.

– Привет, сирена, – ответил Ганс, намекая на необычайный голос Клары, глубокий и звучный.

Грета увидела, что он обиделся на Клару за «чудо».

Когда Карл и Клара пошли за манной кашей, он, точно, скривил рот.

– Странная парочка. Малосимпатичные тип и девица.

– Неужели нельзя построить свою речь ко всеобщему удовольствию? – вздохнула Грета.

И увидела Марка. Он чуть поклонился ей и Гансу. Его оживленное лицо выражало радость, только ребяческую радость, как если бы он встретил подругу детства, которую не видел сто лет, и теперь хотел рассказать ей тысячу историй. А они не виделись только с июля.

– Клара сказала ты недавно купался в шампанском? – неловко завела разговор Грета.

– Нет, зачем? Я не хотел купаться, я его случайно пролил. Но сейчас я играл лучше, чем в Париже. Потому что вдохновение… Играть для друзей – совсем другое дело. Представь меня… – Марк покосился на спутника Греты.

– Ах, да. Марк, это – Ганс. Ганс, это – Марк.

– Ты ничего сбацал, старина, – похвалил Ганс, – хотя я бы на твоем месте не брался за Паганини. Тут тонкость нужна. И, пожалуйста, не лажай во втором акте, а то скучно слушать.

– Я постараюсь, постараюсь играть лучше, – заволновался Марк, – Вы, наверное, музыкант?

– Да, я – виолончелист… – скромно заметил Ганс.

– Виолончелист? – изумилась Грета.

– Странная девушка, – кивнул на нее Ганс, – не знает, чем занимается ее жених.

Возникла пауза, Марк смотрел на обоих удивленно и растерянно. Грета не могла поднять глаз, зато Ганс выглядел очень сердитым. Он нервничал и, казалось, не знал что бы такое выкинуть в следующую минуту.

Появилась Клара с подносом в руках.

– Всем манка с пивкой, Марку – без пивки…

– Мы уходим, – заявил Ганс и дернул Грету за руку.

Грета попробовала высвободить руку. Но Ганс настойчиво тянул ее за собой. Чтобы не вышло сцены, пришлось подчиниться.

– Я сейчас вернусь, – кивнула она друзьям.

Он заставил ее надеть плащ и выйти на улицу. Было черно, безлюдно, моросил дождь. Грета остановилась.

– Ну, в чем дело? – сердито спросила она.

– Мы должны уйти. Ты что, ничего не заметила? До чего ты наивна!

Грета молчала. Вдалеке прошуршал автомобиль. И опять все стихло. Потом в здании, словно внутри волшебной шкатулки, прозвучал долгий первый звонок.

– Я возвращаюсь, – всполошилась Грета, – как хочешь.

– Не оставляй меня одного. Пожалуйста, – жалобно проговорил Ганс, – разве ты не видела, как оскорбительно он меня разглядывал, этот классический музыкантишка, на что он намекал? Ты наивна, но я-то в этом разбираюсь. Он запал на меня.

– Чепуха, – запротестовала Грета.

Ганс, воспользовавшись ее растерянностью, увлекал ее все дальше по мокрой черной улице.

– Я буду верен тебе, – пообещал Ганс.

– Зачем ты врал? Врал, что ты музыкант и мой жених?

– Но это правда.

– Что – правда?

– Что я буду играть на виолончели и женюсь на тебе.

– Зачем, зачем ты не дал мне дослушать Марка, зачем устроил все это представление? Неужели нельзя, чтобы всё было хорошо? – наконец упрекнула она.

– Нельзя! Я себя уважаю. И с голубками не общаюсь.

– Не смей сравнивать Марка со всякими там птицами! – Грета захлебнулась словами и замолчала.

Дома Ганс упаковался в ее розовый махровый халат и улегся смотреть телевизор, а Грета принялась вытирать пыль. Она металась по дому, кусала губы, ломала пальцы и роняла метёлку. Она ненавидела процесс уборки пыли. Вспомнила, как Марк улыбался, и что сказал ему Ганс, и что сказал Ганс про него, бросила пыль и шагнула к Гансу.

– Послушай, – она забрала у него пульт и решительно обеззвучила телевизор, – послушай, мы с тобой катастрофически не сходимся характерами. Нам не стоит оставаться вместе…

Ганс метнул на нее презрительный взгляд.

– Тебе нравится унижать меня. Ты специально ждала, чтобы я сделал тебе предложение, чтобы притвориться, что я тебе не нужен.

– Я не ждала. Это недоразумение. Я не собираюсь замуж.

– Унижайте, оскорбляйте, преследуйте. Правильно. Все вы такие.

– Никто тебя не обижает. Все будет хорошо. Ты симпатичный, найдешь себе подходящую подружку.

– Я вернусь в свою комнату и сразу же перережу себе вены. А я так верил в тебя…

– Но почему именно в меня? Ты ведь жил до сих пор без меня, мы даже не были знакомы, и ничего, – запротестовала Грета.

– Я не могу жить один.

– Живи с родителями. Я ведь тебе чужая.

– Мама меня не любит. Папа меня истязает. Он берет жесткое махровое полотенце и натирает мне спину до крови. Он садист. Иногда он трет меня щеткой для пяток. В армии он мучил солдат. Теперь уволился в запас и отыгрывается на мне.

Грета сначала онемела от такого признания. До сих пор ей не приходилось видеть ни садистов, ни их жертв, и она не очень-то верила в их существование. Она полагала, что все люди нормальны, а их разнообразие касается только степени красоты, интеллекта и таланта. Те, кто не прекрасны, все равно по-своему хороши. Ганс сказал правду – она была до невозможности наивна.

– Как же ты ему позволяешь тереть тебя щеткой для пяток? – спросила она.

– Не могу же я поднимать руку на отца.

– Это все чепуха. Ты нарочно выдумал.

Ганс задрал полы халата. Грета ничего не разглядела на его стройной белой спине, но она, по правде говоря, боялась что-либо увидеть. Ганс усмехнулся.

– И так – с детства, – уныло признался он.

– А мама?

– Хорошо, что мама не знает. А то она бы придумала еще более изощренные пытки. Она умнее папы.