Вадим Юрятин - Дети Эльцинда

Яков Соломонович умолк, пристально вглядываясь в себя. Матвей Израилевич для приличия тоже подождал минутку и продолжил:

– Еще я тебе сегодня хотел рассказать про значение кашрута.

– Слушай, а откуда ты все это знаешь, Матвейка? – спросил Яков Соломонович.

– Ну как… книги есть, разные люди знающие…

– Книги… Я вот раньше одну-единственную книгу читал по этому вопросу, называлась «Осторожно: сионисты!», автор, по-моему, какой-то Николай Петров, издательство «Молодой коммунист», Москва, 1971 год.

– Да нет, ну что ты, Яшка! Ну что ты все плохое вспоминаешь. Забудь, слушай меня. Так вот, значение кашрута состоит в том…

Тут к говорящим неожиданно присоединился Дубовский. Резким движением он словно занырнул внутрь пространства между Матвеем Израилевичем и Яковом Соломоновичем и сразу же вклинился в разговор.

– Так, вы кончайте эту вашу жвачку ни о чём. Дело есть, Матвейка!

– Какое же, Абрам Борисович?

– Да вот про тельавидение твое, то есть наше. Про кнопку твою, пятую. Передачу надо тиснуть одну, сюжетец показать.

– Так у тебя ж, Абрамушка, своя кнопка есть. Моя-то тебе зачем?

– Моя уже задействована, не переживай. Мне большая аудитория нужна, поэтому понадобятся все ресурсы.

– А о чем сюжетец?

– Да про этого, – Абрам Борисович кивнул на спящего Эльцинда, – валить его думаю, будем давать честную, объективную картину, объяснять народу, что пора бы уже его на покой.

– Да ты что, Абраша! С ума сошел, зачем тебе это?! Ведь хорошо же все, спокойно. Чем он тебе мешает? Пьет и пьет. Спит и спит!

– Ну, во-первых, происхождение у него какое-то смутное. Вроде бы и из наших, опять же жена Иосифовна, а вроде и нет, может, он из гоев?

– Изгой! Какой он изгой? Он же наш, Абраша, наш благодетель и заступник, надежда и опора…

– Ладно-ладно, не части. Привыкли вы всё восхвалять! Это у тебя с секретарских времен, а? Сидел, поди, в райкоме-то комсомола, чаек попивал? Ха-ха. «В райкомовском рае попивая чаёк! Всё в порядке! Все нормалёк!». Помнишь, песню такую? Вряд ли, ты, кроме «Ленин всегда молодой», не слыхал ничего, наверно. Да ладно, не красней, Матвейка.

– У меня, между прочим, дома коллекция пластинок, джазовых. Я всего Маклохлина собрал…

– Ладно-ладно, говорю, не гунди. Надо серьезные вещи еще обсудить, как сегодня отмечать будем.

– Что отмечать, Абрамушка?

– Семидесятилетие комсомола! – дразнивым тоном отозвался Дубовский. Наши праздники мы отмечаем, наши! Зарубите себе на носу. А то надели ермолки, корчат тут из себя, а по ночам, поди, Маркса читают по старой памяти!

– Маркс тоже из наших, вроде, – робко возразил Бердичевский.

– Из наших! – опять искривился Абрам Борисович. – В общем, имейте в виду, сегодня Наш Новый Год! По-нашему Рош Ха-Шана. Так что гуляем, пОцики! Сегодня после этого все к Ромаше в баню. Девочки, музыка – все как положено.

– Поцики!.. Девочки!.. – раздался слегка раздраженный голос входящего в зал человека.

Пройдя в конец зала, человек этот резким жестом ткнул выключатель. В течение пары секунд, пока свет распространялся по залу, человек подошел к круглому столу и остановился, хмуро оглядывая присутствующих. Внешний вид вошедшего разительно отличался от представителей Семи Мудрейших: ни талита с цицитами, ни ермолки с пейсами на нем не было, вообще одет он был достаточно прозаично: синий деловой костюм, красно-сине-белый галстук в полоску и белая сорочка. Внезапно средневековье встретилось с концом двадцатого века. Средневековье при этом морщилось от яркого света, конец двадцатого как будто готовился к схватке, приближался уверенно, но в то же время, не торопясь, вглядываясь в лицо главного своего соперника.

– Звал? – коротко начал вновь прибывший.

– С новым годом тебя, Хавроша! – отозвался Птицинский.

– С каким еще новым годом?! Ты меня звал? И прекратите уже эти ваши местечковые… клички использовать. Меня зовут Никита Семенович Хавронский, если забыли.

– Мы ничего не забыли, Никита Семенович, – начал Абрам Борисович, но внезапно был прерван проснувшимся Великим Эльциндом.

– Бааа! Никита! Ну, этааа, хорошо, выбрался наконец! Нашел, значит, время. А то все возишься там со своими нефтяниками, совсем дедушку забыл.

– Ну что Вы, как можно, я Вас не забывал. Просто дел много.

– У всех дел много, а мы вот не забываем друг о друге, собираемся, вот, обсуждаем. У нас вот вопросы есть к тебе, панимашшшь!

– Готов ответить, спрашивайте.

– Разрешите я, – поднялся со своего места Липшиц, – у меня есть вопрос. Можно, Абрам Борисович?

Абрам Борисович махнул рукой, дескать, «валяй, задавай».

– Очень хорошо, спасибо, товарищи, то есть господа. У меня к Вам, Никитушка, то есть Никита Семенович, есть вопросы по поводу подготовленного, как я понимаю, Вами плана. Итак, я смотрю Ваш план, Никита Семенович, и что же я там вижу? Таки ничего хорошего я там не вижу, хочу я Вам сказать. Может быть, Вы спросите меня, почему? А я Вам с удовольствием отвечу, без всяких обиняков и украдок. Собственно, вот что: все мы исходим из того, что деятельность наша должна быть направлена на достижение Великой Цели. Цель эта, как известно, изложена в Великом Плане…, а План этот…

– надо осуществить в течение Великой Пятилетки! – перебил Абрам Борисович, – Лёнька, давай скорее, а то мы уже ВСЕ сейчас заснем.

– Да-да, конечно, в общем-то Вы все, конечно, знаете, что Великий План был изложен около ста лет тому назад в одной книге, которая, к сожалению, была каким-то непостижимым и даже, я бы сказал, мистическим образом похищена и в дальнейшем распространена среди… посреди… ну, в общем, гоев, которые, как бы это сказать, теперь, конечно, немного в курсе происходящего. Но я уверен! Что Центральный комитет наших братьев, заседающих, насколько мне известно, в Вашингтоне, постоянно работает над усовершенствованием и доработкой Великого Плана с тем, чтобы, во-первых, исключить возможность нового внезапного вторжения гоев в наши секреты, а во-вторых, для своевременной корректировки Великого Курса в связи с постоянно меняющейся обстановкой. Возможность проникновения в наши планы особенно усилилась благодаря современным технологиям, интернету, мобильной связи и прочему. Во многом поэтому-то мы и проводим наши заседания, так сказать, по старинке, не внося ничего в компьютеры, а записывая наши протоколы, равно как и иные документы, на древних папирусных свитках.

Лицо Хавронского на протяжении всей речи Липшица не выражало ничего. Взгляд его глаз был направлен из-под очков не на говорящего, а на Дубовского, который в то же время внимательно изучал роспись потолков зала, служившего резиденцией для заседаний Совета Семи Мудрейших.

– Так вот, я продолжаю, любезнейшие мои, – невозмутимо тараторил Липшиц, – мало того, что документы подготовлены Вами не по форме, не в свитках, а на печатных листах юрятинской бумажной фабрики «Снегурка», так и что же там за содержание? Это же идет в полном противоречии с планом, я имею – с Великим Планом!