Инна Шаргородская - Жизнь и приключения Гаррика из Данелойна, рыцаря, искавшего любовь

Дочка кузнеца, разумеется, была забыта. Внезапно все отдалились от него, словно между ним и миром встала невидимая стена – стена его инородности. Стена лжи. Он был не такой, как остальные, – дитя зла, выкормыш лесного зверя . Все, кроме него, знали об этом, и все молчали. Даже отец с матерью. Все улыбались ему, говорили с ним, как с обычным человеком. Но что они думали о нем, как относились к нему на самом деле? Чего ждали от него – уж не того ли, что однажды он у них на глазах превратится в чудовище?…

И кому он мог довериться, с кем заговорить о своей унизительной тайне?

Светлый мир его рухнул в одночасье, у него не осталось ни единого друга. И сам он был не пойми кто – возможно, оборотень, носящий человеческое обличье как маску, и вокруг были одни маски, скрывавшие истинное отношение к нему…

Не всякий взрослый человек, не то что подросток, смог бы долго выдержать подобное душевное напряжение, не давая ему никакого выхода. И, когда барон Ашвин остыл и успокоился, когда баронесса оправилась и жизнь в замке вошла в свою обычную колею, Гаррика свалила с ног нервная горячка.

Тяжелая болезнь эта стала для него благословением, поскольку избавила на время от всяких мыслей. Она же как будто переродила его. Ибо едва он выздоровел, как немедленно обнаружилась и сделалась всем заметна происшедшая с ним перемена.

Веселого и вежливого мальчика словно подменили. Более того, в него как будто вселился бес – насмешливый, злоязыкий, непокорный и надоедливый бес!

Гаррик начал сперва исподволь, а потом все смелее и нахальнее отпускать не безобидные, как прежде, а весьма язвительные шуточки в адрес всех без исключения – от младшего поваренка на кухне до самого уважаемого человека в замке, домашнего лекаря. Шуточки к тому же были меткими, так что окружающие только диву давались, почему они сами до сих пор не замечали, что дворецкий шепелявит, когда злится, и что лекарь принимает чертовски напыщенный вид перед тем, как произнести свое заключение. Смех старшего конюха и вправду напоминал ржание жеребца, а служанка баронессы, выпрашивая на кухне лакомый кусочек, действительно становилась похожа на кошку, трущуюся о ноги хозяйки, только что спину не выгибала… У Гаррика с детства был дар подражания, теперь же он расцвел пышным цветом, отнюдь не к радости тех, кто имел несчастье попасться мальчику на глаза в момент своей слабости.

Барон Ашвин удивился, но поначалу делал вид, будто не замечает шутовского поведения сына. Потом он начал хмуриться. Тогда баронесса мягко пожурила Гаррика, указав на то, что недостойно рыцаря корчить гримасы для увеселения черни и вообще грешно поднимать на смех бедных людей.

Однако все осталось по-прежнему, тем более что, хотя над младшим братом Гаррик порою и подшучивал, родителей он своими выходками никогда не задевал, и повода рассердиться на него по-настоящему у них не было.

Но когда шутовские представления начали разыгрываться уже перед гостями и на счет гостей, барон забеспокоился всерьез. С мальчиком явно творилось что-то неладное – Гаррик похудел, черты лица его заострились, движения стали резкими и дергаными, а взгляд в упор светлых ястребиных глаз сделалось почти невозможным выносить.

Попустительство привело к тому, что один из визитов гостей в замок Дамонтов завершился скандалом. Гаррик прицепился вдруг к немолодой уже даме, почтенной матери трех дочерей на выданье, и в считанные минуты довел ее до слез, настойчиво и очень серьезно выясняя, почему все три ее дочери открывают рот совершенно как рыбы, да и лицами весьма напоминают этих водных тварей? Не слишком ли много селедки ела дама, покуда вынашивала их во чреве? Не злоупотреблял ли рыбной ловлей ее супруг? Не кинулась ли на нее саму однажды какая-то злонамеренная рыба?…

Девицы и впрямь имели удивительно рыбью внешность, что сразу бросилось в глаза всем присутствующим, ничего до тех пор не замечавшим. Послышались приглушенные смешки, а почтенная мать, все больше тупея с каждым язвительным вопросом и не зная, как на это отвечать, лишь растерянно моргала. Наконец она разразилась слезами и позвала дочерей домой.

За оскорбленную даму вступился ее родственник и потребовал сатисфакции. Вредный подросток к тому времени успел испариться из пиршественного зала, и ответ пришлось держать барону Ашвину. Кое-как дело уладилось, ввиду юных лет оскорбителя, но после разъезда гостей барон немедленно потребовал Гаррика к себе.

Конечно, он был разгневан. Но он был и справедлив. И потому, сдержав свой гнев, прежде всего пожелал узнать причину столь неприличного поведения.

Гаррик, вошедший к отцу с потупленным взором, поднял голову, и ни следа раскаяния не усмотрел барон на лице мятежного юнца. Это его озадачило. А то, что он услышал вслед за тем от мальчишки, и вовсе повергло в изумление.

– Она глупа, – сказал Гаррик, – и глупы все три ее дочери… как рыбы, и мне представляется несправедливым, что этого никто не замечает. Вернее, притворяются, что не замечают, и позволяют им нести чушь.

– Тебе-то что за дело! – рявкнул барон, припомнив лица упомянутых дам и смутившись оттого, что мальчик абсолютно прав. Дамы были глупы, и общество их было невыносимо скучным, однако все терпели… – Я спрашиваю не о них, я спрашиваю о тебе! Что заставило тебя нарушить приличия и повести себя столь недостойным образом?

– Простите, – тихо сказал Гаррик, вновь опуская глаза.

Барон ждал продолжения, но его не последовало. И, глядя на склоненную голову старшего сына, он готов был поклясться, что раскаяния на его лице так и не появилось.

– Надеюсь, это не повторится, – жестко сказал он. – Впредь, когда тебе еще раз захочется показать, как ты умен в сравнении с другими, вспомни о том, что ты – Дамонт, и поступай, как подобает Дамонту!

Гаррик вздрогнул. Он хотел промолчать, но не смог. Внезапный озноб пробежал по всему его телу, и, сам не зная как, он выговорил:

– Но ведь я – не Дамонт.

Барон Ашвин онемел.

Когда-нибудь этот разговор должен был состояться. Но не теперь… барон совсем не был к нему готов.

Они стояли напротив друг друга и молчали. Барон лихорадочно искал хоть какие-нибудь слова и не находил. А Гаррик в этот момент переживал все муки ада, леденящий ужас непоправимости, ибо только теперь понял, что до сих пор еще надеялся… надеялся на то, что рассказ о его происхождении был ложью, злой выдумкой, в которую он имел глупость поверить. Молчание же барона Ашвина перечеркивало все надежды.

Барон наконец откашлялся.

– Ты знаешь… Откуда? – спросил он тихо. – Кто посмел?…

– Неважно, – непослушными губами ответил Гаррик. «Значит, это правда, – звенело у него в голове, – значит, все-таки правда…»