Инна Шаргородская - Жизнь и приключения Гаррика из Данелойна, рыцаря, искавшего любовь

Сон этот через какое-то время повторился. И впоследствии посещал его не раз, всегда с необъяснимой силой волнуя сердце и вселяя в него отчаянную жажду чего-то неведомого, возможно, даже не существующего на свете.

Чудесный город Гаррик назвал про себя городом ангелов – ведь жители его умели еще и летать!.. Но об этом сне своем он не рассказывал никому, даже брату. Потому что не было таких слов в языке айров, которые могли бы хоть отчасти передать впечатления от виденного и хоть как-то объяснить переполнявшую потом сердце тоску по чему-то иному …

Жизнь наяву между тем текла своим чередом.

И в ней как раз все складывалось самым обыкновенным и объяснимым образом, именно так, как и следовало ожидать.

Переезд барона Ашвина с сыновьями в Вэ всколыхнул стоячее болото и оживил в памяти многих полузабытую историю найденного в лесу мальчика, которого вскормила олениха. А также все догадки, что строились некогда по этому поводу. Нетрудно догадаться, с каким жадным любопытством теперь на этого мальчика смотрели и с каким интересом обсуждали каждый его шаг и каждое слово.

Нетрудно догадаться, и как именно мог отвечать Гаррик на этот интерес и на каждый брошенный в его сторону косой взгляд…

– Отец Кахон говорит, ты давно не был у него на исповеди.

– Да? – Гаррик поднял на брата смеющиеся глаза.

– Да… и он просил передать тебе, что обеспокоен состоянием твоей души.

– Хм. Чем же моя душа ему не нравится? Я вроде не ворую яблоки у него в саду и не волочусь за монашками… Присядь-ка, – Гаррик хлопнул по скамье рядом с собой. – Поведай о причинах беспокойства святого отца во всех подробностях.

Ивин покорно сел.

– Все шутишь, – сказал он со вздохом. – Порой мне кажется, что я тебя совсем не понимаю.

– Как и отец Кахон, – снова хмыкнул Гаррик. – Что неудивительно, ибо речи мои не предназначены для слуха священников и детей. А ты у нас – и то и другое в одном лице. Хотя… – Он с преувеличенной серьезностью всмотрелся в лицо Ивина. – Борода уже растет!

Ивин схватился за подбородок, ничего там, конечно же, не нашел и залился краской.

– Ну тебя, – сказал смущенно, – я чуть было не поверил…

Гаррик усмехнулся.

– Да… – протянул он, откинувшись на спинку скамьи. – Сколько тебе уже, пятнадцать?… Того гляди, соперником мне станешь в амурных делах, и все мои девицы будут твоими. Хотя отец Кахон так заморочил тебе голову, что ты скорее исповедовать красотку начнешь, чем займешься с нею тем, чем положено!

Ивин покраснел еще сильней.

– Гаррик, прошу тебя!.. Не говори непочтительно об отце Кахоне, ибо он воистину святой человек. Болеет сердцем за нас, грешников, и когда бы не надежда удержать на пути праведном хотя бы немногих…

Гаррик перестал слушать.

Подобные речи Ивин вел достаточно часто, чтобы даже и барон Ашвин начал беспокоиться, не собирается ли его обожаемый наследник посвятить себя Богу. Младший Дамонт с детских лет отличался добротой и сострадательностью к ближним и как будто вовсе не дорожил ни светской жизнью, ни рыцарскими добродетелями. Его душа представляла собой благодатную почву для проповедей отца Кахона, в отличие от души Гаррика, который и теперь еще, достигнув двадцатилетнего возраста, был не вполне уверен, что является по происхождению человеком.

Впрочем, думал он об этом теперь гораздо реже.

– …Ибо суетная жизнь, которую мы ведем, не оставляет времени для благочестивых размышлений…

Гаррик тяжело вздохнул. Цвела весна, ласковый ветерок гулял по саду, осыпая братьев яблоневыми лепестками, кружа голову терпкими, свежими ароматами. И охота Ивину часами просиживать в душной церкви, рассуждая о святых и мучениках!

– …Просил меня поговорить с тобой. Он и вправду беспокоится о тебе, Гаррик. Если бы ты поддавался дурному влиянию своих друзей, это было бы одно. Но ты…

– Но я и сам способен сбить кого угодно с пути праведного, – перебил Гаррик. – Ты к этому клонишь?

Ивин хлопнул глазами.

– Я слышал эти гневные обличения от отца Кахона тысячу раз, – насмешливо сказал Гаррик. И забубнил, подражая голосу старого монаха: – Ты гуляка, дуэлянт, скоморох… Соблазняешь доверчивых юнцов на нечестивые забавы и подвиги… Пьешь слишком много вина и глумливыми речами разрушаешь веру не окрепших духом дружков своих в добродетель людскую и милосердие Божие… Зачем же мне, – добавил он уже своим голосом, – в очередной раз идти на исповедь, когда я нисколько не переменился и по-прежнему верен греху?

Лицо Ивина сделалось растерянным.

– Но если ты все понимаешь…

– Я-то понимаю, – сказал Гаррик. – Не так все просто, брат мой, и если бы я мог… – Он снова вздохнул и окинул Ивина испытующим взором. – Ты и вправду вырос наконец, малыш. Уже почти мужчина. Может, скоро я и смогу говорить с тобой, о чем думаю. Чего не знает никто. Потому что нет у меня на самом деле никаких друзей…

Он умолк, погрузившись в свои мысли.

Ивин ждал продолжения, не дождался и нерешительно спросил:

– Как нет друзей? А Лавой, а остальные – они же так любят тебя! Ходят за тобой толпами…

Гаррик презрительно фыркнул:

– Ха… и ты туда же! Впрочем, что удивительного – они, поди, и сами считают себя моими друзьями… Конечно, за последние годы знакомцев у меня развелась уйма, все смотрят мне в рот, хохочут над каждой шуткой, даже самой дурацкой, и готовы на любую проделку, на какую мне вздумается их подбить. Но это – не друзья! Сегодня они смеются со мной , а завтра будут смеяться надо мной , когда какому-нибудь барану вздумается пройтись насчет моего происхождения! – Глаза у него недобро загорелись. – Они любят меня, пока я их развлекаю, потому что не умеют развлечь себя сами. Но когда я говорю им правду о них, всяк готов пришибить меня на месте. А уж напомнить мне, кто я такой, – это первое дело. Почему я дерусь так часто, как ты думаешь?

Ивин вновь захлопал глазами.

– Я не знал…

– Не знал, конечно! – с горечью воскликнул Гаррик. – Я щадил тебя, пока ты был мал, и не говорил ничего отцу и матери, ибо незачем тревожить их благородные души. Пусть уж думают, что всему виной только мой задиристый нрав… Хорошо, должно быть, и отрадно жить, не замечая людской глупости и подлости, но мне, увы, этого не дано!

– Ты говорил отцу Кахону?…

– Отстань от меня со своим отцом Кахоном!

– Но, Гаррик!..

– Единственные люди, которые примиряют меня кое-как с этой жизнью, – ты да отец с матерью. Добрые и честные люди!.. Все же остальные… Твой отец Кахон – тоже неглупый на самом деле человек. Он даже сказал мне как-то раз, что незачем искать свою смерть, ибо она сама находит каждого в назначенный час… Да, он видит немного больше, чем другие. Но что он может мне предложить, этот монах с рыбьей кровью в жилах? Молиться? Тоже уйти в монахи? Забыть, что я живой человек и хочу, как все, быть счастливым, любить, смотреть людям в глаза и не ждать подвоха, не подозревать каждого в том, что за спиной моей он перемывает мне кости?