Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск седьмой

Света мне не раз говорила, что у них на Горького живет домовой, который бродит по ночам, не стесняясь. Как-то мне довелось провести несколько поздних часов в квартире одной. Так получилось, что Света ушла к родителям, Женя был на дежурстве, Леня и Тамара (несменяемая няня) – на даче, у жильцов – пересменка. И вот я лежу на тахте в «родительской» (теперь Светкиной) комнате с «Доктором Живаго» и слышу скрип паркета в столовой, отчетливые шаги по коридору, затем шуршание где-то рядом со мной. Мгновенно возникает желание натянуть плед на голову и таким образом спастись от пришельца. Но в этот момент задребезжал мотор включившегося на кухне холодильника, и все остальное стихло. Когда холодильник умолк, стало слышно, как кто-то настойчиво пробивается ко мне в комнату через потолок. Я отложила книгу, смело прошла по квартире, нашла клочок бумаги и написала хозяевам записку на случай, если погибну. Записка получилась в стихотворной форме и имела мистический оттенок. Листок потом быстро ушел в мусорное ведро, а в памяти осталась только первая строчка: «Слышу топот, стон и ропот…». Жалко, что не помню дальше, поскольку там почти протокольно были зарифмованы услышанные звуки «тишины». Очевидно, что дом стонал под грузом своей истории и давал информацию о себе доступным ему способом. Не зря в науке о свойствах твердых тел (металлов, полимеров, керамики) используют такие «живые» термины, как память, усталость, отдых, время жизни, предыстория.

Дом, в котором жила Света и ее большая семья, был построен в начале века, в 1905—1907 годах, в стиле модерн, замешанном на русских и мавританских мотивах, архитектором И. С. Кузнецовым и предназначался для Саввинского подворья, о чем и гласит табличка, давно прибитая к фасаду. Сам по себе дом огромен, поскольку состоит из двух трехподъездных корпусов, соединенных между собой тремя поперечными связками, за стеклами которых и размещаются винтовые лестницы с площадками величиной с танцзал.

Дом стоял на Тверской, и его оригинальный фасад с обилием лепки, витражей, с башенками и архитектурными окнами был доступен для обозрения. Перед войной в центре Москвы на улице Горького (бывшей и теперь опять Тверской) началось строительство домов для советской элиты – старых большевиков ленинского призыва, военных чинов, известных героев-полярников – летчиков и моряков; министров, их замов. Такой контингент получателей квартир мне хорошо известен, так как их дети и внуки учились со мной в одном классе. Так вот, чтобы выстроить в ряд «сталинские» здания от «Подарков» до «Арагви», дом «модерн» задвинули в глубь будущего двора – вырыли огромный котлован, подогнали рельсы под фундамент, и дом поехал на новое место. Сусанна Михайловна пережила этот момент в квартире. Она рассказывала: «Все было очень быстро, только чуть-чуть звякнула посуда в буфете». А для кирпича и штукатурки это было, может быть, великим переселением народов, и они переживают его до сих пор.

Меня всегда интересовал вопрос, помнят ли стены Светкиного дома интеллектуальный и чувственный тонус нашей молодости, и если – да, то как они рассказывают об этом в ночи.

17.Мой рассказ подходит к завершению, но не потому, что иссякли воспоминания, напротив, потому, что им нет конца. На протяжении многих лет я была участником или свидетелем событий, происходящих непосредственно в доме, или стекающихся сюда для совместных переживаний. В начале семидесятых после рождения сына я перешла в Академический институт и начала серьезно заниматься наукой. Света разошлась с Женей, спустя время вышла замуж за Вячеслава Всеволодовича Иванова. Жизнь стала наполняться новым содержанием, но квартира на Горького еще долго терпела импровизированные застолья, песни Коваля, кухонные ночные бдения, праздники дней рождения.

Весной 1977 года Светлана разменяла квартиру на две. Устраивалась «ОТВАЛЬНАЯ» для всех друзей дома, абсолютно для всех, кто сможет прийти. Помню, что я, радуясь благополучному разрешению Светкиных личных проблем, загрустила: мне казалось, что вместе с квартирой на Горького я прощаюсь со своей затянувшейся молодостью, ощущаю (и не ошибаюсь), что в жизни больше не будет столько беззаботного смеха, веселья, радости, взаимопонимания. С такими смутными чувствами я в последний раз поднялась около четырех часов дня по винтовой лестнице наверх. Входная дверь была открыта; в передней, на кухне, в столовой – повсюду люди в возрасте от пятнадцати (Ленины друзья) до, наверное, семидесяти лет. Многих впервые вижу. Несколько человек в военной форме – «Лешины старые дворовые друзья» – объяснила Светлана. Стоял общий гул, сквозь который Лева и Раиса Давыдовна пытались что-то сказать друг другу с противоположных концов коридора. В «родительской» комнате пели «Бригантину». Я пошла туда. Впервые, именно в этой комнате, показавшейся мне огромной без привычной мебели, были накрыты столы, выстроенные по диагонали от правого окна до двери. Косой луч солнца, очевидно скользивший по фасаду на Горького в сторону запада, именно в этот момент попал через арку в окно и высветил диагональ знакомых и незнакомых лиц вместе с бутылками вина, водки, блюдами традиционных закусок – колбасы, сыра, селедки, огурцов, винегрета. Вспомнилась картинка из старого учебника по коллоидной химии: проникающий через щель луч конусом высвечивает мельчайшие частички, попадающие под него, – эффект Тиндаля. Я села на чье-то временно покинутое место и влилась в застолье, общий градус которого был уже высоким. Против меня сидел Леша, брат Раисы Давыдовны со своими друзьями. В руках у них были гитары. Леша умело дирижировал «сводным» хором – он то играл на гитаре, то энергично отбивал на ней ритм, раскачиваясь в такт песне. Когда перепели все застольные песни принялись за советские. Пели громко, самозабвенно, вкладывая в слова весь пафос прощания:

Люди приходили, подсаживались к столу, поднимали рюмки за прошлое и будущее и мгновенно вступали в хор:

Мне пора было домой к сыну. «Луч Тиндаля», казалось, проник за мной в переднюю, догнал у подъезда и высвечивал меня, пока я проделывала в последний раз путь по Брюсу, мимо Консерватории, театра Маяковского до своего дома на Кисловском. В ушах отчаянно гремело: «Хо-ро-ша-а стра-на Болга-а-рия, а Россия лучше всех!».

Уголок старой Москвы, тенистый, с деревьями-старожилами. Это и в самом деле уголок – угол, образованный двумя лучами: Новинским бульваром и впадающей в него улицей Поварской. Здесь многое связано с историей нашей литературы. И разные события, сюжеты переплелись самым невероятным – романным, можно сказать, – образом. Правда, стань они основой романа, читатель мог бы не поверить в их реальность.