Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

Если бы Сальману дали полную власть, то все в колхозе ходили бы строем, ровными квадратиками, столбиками, как в его записях. Но… не зря говорят, что бодливой корове бог рогов не дает. Председатель с парторгом держали его на коротком поводке только на работе, а дома жена Фрида не позволяла развернуться, поскольку считать было нечего – огород, коза, свинья и пять кур. Петух и козел для размножения поголовья приходили от соседей.

Так получилось, что в Каменке никто Киршей особо не расспрашивал про Ваню – приютили и ладно. Проблемы выживания приучили людей в чужие дела не лезть, особенно, если касалось детей. В те годы их много скиталось, пряталось по самым мыслимым и не мыслимым местам в стране, опустошенной страшной войной.

Из документов, Марфа, в спешке, сама плохо соображая после тех страшных событий, положила в котомку Ване собственноручную записку, что он Иван Филиппович Ромашкин, крестился в церкви такого-то числа и года, причем, по ошибке или по уму, написала год рождения не 1940, а 1942. Настоящая метрика, как положено, из сельсовета, напрочь вылетела из головы. Так Ваня мигом оказался на два года младше, что на первый взгляд трудно было понять – можно было дать хоть на три года меньше, такой он был маленький и худой. Даже дома, у мамы Марфы, многие не верили, что он учился в первом классе.

Первые дни и даже недели Ваня утром выходил за Каменку, садился у дороги и ждал маму до вечера. Иногда кто-нибудь, проходя мимо, давал ему кусочек хлеба, сухарь. Приходила Фрида, как правило, с Лизой и садились рядом, вместе плакали, потом шли домой.

Наступила осень, и надо было идти в школу, но… мальчик жил в своём мире, не замечая никого. На него стали показывать пальцем, тупо крутить у виска. Сальман предложил заявить в сельсовет, чтобы Ваню отправили в детский дом. Фрида заохала, постучала мужа по лбу, сказала, что он поздно хватился и это не по-божески. Так Ваня стал жить тихо и незаметно в новой семье. Только месяца через три состояние его стало улучшаться, особенно когда он стал потихоньку вникать в школьные успехи Феди и Лизы. Тут уж пришло время удивляться отцу и матери, и… к новому учебному году они записали Ваню в первый класс, по единственному документу – записке мамы Марфы. Над его заявлением, что он уже и раньше учился в первом, даже в третьем классе!., все только смеялись, потому что внешне он не тянул даже на первоклашку. То, что он Ромашкин, никого не смутило, поскольку в своём посёлке знали – он внук Марфы Новосёловой, а записку из церкви никто не видел.

Учился Ваня, играючи, и не потому, что он уже заканчивал один раз первый класс, он совершенно об этом забыл. Пережив страшный психологический удар по неокрепшему детскому сознанию, он жил как бы в двух измерениях и в перегруженном состоянии. Он много чего забыл, но постепенно к нему, частично и избирательно, возвращалась память из другой жизни. Он вспоминал, что ему не было и шести лет, но… он ходил в школу, а к семи годам уже вполне прилично читал, писал и считал на уровне второго класса.

Всё дело в том, что он рос с братьями Колей и Ваней, ещё сестрой Валей и с пяти лет ходил с ними в школу, они учиться, он играть. В классе стояло два ряда парт. На первом ряду сидели первоклассники, на втором второклассники, и была одна учительница, и в каждом ряду всегда были свободные места. В другой комнате были такие же ряды, и учились уже третий и четвертый классы, и тоже своя учительница. Ваня ходил в школу вроде бы играть, и все это только так и воспринимали, но учительница начальных классов, Роза Иосифовна, очень быстро поняла, что перед ней не только умный, но и прилежный мальчик. Если ему не нравилось обучение в первом классе, он молча пересаживался, мог на уроке перейти во второй, или в третий класс. Ученикам было весело. У него были две самых настоящих тетради и подражая ученикам, он прибавлял или отнимал числа и старательно выводил буквы. Учителя даже давали ему задания на уроке и всегда следили, как получается. В особенный восторг Ваня приводил всех окружающих, когда решал задачи быстрее настоящих учеников. Не прошло и года, как сопливый Ванька, так его прозвали старшие, кстати, он был сопливый не больше других, с гордым видом садился только во второй, ещё чаще в третий класс. Дома, потешаясь, а когда и всерьёз, его учили братья и сестра, чему могли и как могли. После потери родных и своего побега, все эти подробности Ваня забыл, а вот знания вернулись. Часто он даже сам не понимал, откуда его знания. Удивлённым новым родственникам и в школе он совершенно серьезно говорил, что видел всё это во сне.

Примерно через месяц обучения учительница, в некоем сомнении и воодушевленной растерянности, доложила на педсовете школы о немыслимых успехах Вани, и его для пробы перевели во второй класс. Сальман тоже следил за успехами нового члена семьи, особенно радовали успехи по арифметике, тем более, что родные дети не блистали. Причем, если Лизхен откровенно радовалась успехам нового брата, то Феде всё это совсем не нравилось, мальчики враждовали без всякого на то повода, вернее, повод всегда находил Федя, который стал более капризным.

…Задолго до войны Кирши жили в Поволжье, в немецком кантоне Больцерский. В эти места их предки переселились из Германии в незапамятные времена, еще при императрице Екатерине. В советское время Сальман с семьей переехали в город Энгельс, что на самом берегу Волги, где в свободное от преподавания математики в немецкой школе время, играл в оркестре на скрипке – у немцев был свой клуб. Жили не хуже других советских людей, и даже… получше, благодаря врожденной немецкой привычке к порядку. Все немцы считали себя советскими, пока не началась война с Германией, когда Сталин назначил их вероятными пособниками фашистов. Поволжских немцев срочно стали переселять в глубь страны, подальше от фронта. Среди немногих вещей при высылке, Сальману разрешили взять его любимую скрипку и то для того, чтобы во время погрузки высылаемых в эшелон, он играл интернационал. Командиру конвоя это очень понравилось, он даже отвернулся, когда Фрида шла в слезах к вагону и прижимала к груди распятие. Такого другим не позволили.

Так со скрипкой, но пряча распятие, Кирши начали осваивать на новом месте тяжкое крестьянское ремесло. Всего вернее – это был бы каторжный труд, как и для большинства ссыльных, если бы Сальман неожиданно для семьи не стал счетоводом – это уже была местная элита. Даже Фриде давалась поблажка и она больше остальных колхозниц занималась личным хозяйством, что позволяло жить, если не каждый день сытно, то и не часто впроголодь. Фрида относила это некоторое благополучие на счёт нового сына, матерь божия услышала её искренние молитвы.