Борис Георгиев - Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей

лето, ах лето, лето звездное, будь со мной!» – и мне, разомлевшему от жары, лето казалось бесконечным. «Я так хочу, чтобы лето не кончалось…» Смешно было слушать первого июля, но ничего смешного не получилось – две недели, и всё. Конец.

– Тут теперь не войти, – сказала Лидка. Пока вёл, шла молча, куда веду не спрашивала, видела – начать разговор будет непросто. Ох, Лидка, Лето моя. Ты же навсегда, правда? Кругом один обман, видимость, всё кончается, так хочется хоть во что-нибудь безоглядно верить.

Рыжая девчонка с дорожной сумкой через плечо, едва заметно шевеля губами, подпевала сладкоголосому серому колокольчику: «Я так хочу…»

– Не войти, – подтвердил я, отогнав видение. – Попробуем через лесную калитку.

– Пойдём же! – торопила Лидка. Утащила меня от центральных ворот и повела в обход. Столовая, летний кинотеатр, танцплощадка, барбарисовая аллея – куда всё делось? Чаща, лианы, как в джунглях, будто ничего и не было. Так, должно быть, выглядел замок спящей красотки: волчцы и тернии, попробуй влезь. Этот обросший плющом плоский курган – крыша летнего кинотеатра? И ведь не сто лет прошло. Какой силы должно быть проклятие, чтоб за треть положенного срока мощь обратилась в мощи?

Мы свернули с деревенской улицы, прошлись по выгоревшей на солнце щетине опушки к тому месту, где склон горы вплотную прижимался к забору, как гигантский истыканный соснами кротовый холм. Пробовал крот-великан подкоп устроить, да так и не смог. Время сильнее сказочных чудищ; с забором справилось легко, а может, помогли люди.

– Калитка ни к чему, – сказал я.

Потому что с лесной стороны от забора остались искорёженные стойки, а местами и вовсе одни воспоминания.

– Не найти тебе теперь лесную калитку, – сказала Лидка.

Я переступил невидимую черту там, где раньше лазил через забор, когда лесная калитка была заперта на ночь, рассеянно ответил: «Почему не найти?» – думая при этом: «Ну вот я здесь, а душа моя… где?» Где-где. В пятках трепыхалась, страшно было подумать о том, что собирался рассказать Лидке. Сильно я сомневался, что неузнаваемые развалины помогут начать.

Лидка осматривалась, тоже ей было не по себе.

– Почему не найти? – повторил я. – Там она, пойдём покажу.

«Кое-кто, помнится, хвастался, что найдёт в полной тьме, безлунной ночью».

Я привёл жену к месту, где не осталось даже столбов, к которым раньше была привешена лесная калитка, сказал: «Здесь».

– Откуда ты знаешь, что она была здесь?

Я присел на корточки, пошарил в траве, оборвал клеверные плети, расчистил торчащий из земли уголок железобетонной плиты, пояснил:

– Вот. Эта плита была под калиткой, при входе.

– Я не про то спрашиваю. Сама знаю, где она была. Но ты! Откуда знаешь, где была калитка? Откуда ты знаешь, что она называлась лесной?

– Сказал один человек. Мы с отцом отдыхали в санатории в начале восьмидесятых.

– Какой человек?!

– Что за тон, Лида? Это допрос?

Я поднялся, заложил руки за спину. Мы стояли друг против друга: она и я. Как рассказать ей? Почему я вообще должен кому-то такое рассказывать? Тут самому бы разобраться.

– А если допрос?

– Тогда не скажу.

– Зачем же было вести меня сюда?! Чтобы я сама…

Сердилась Лидка, но «чтобы я сама» – это уронила в отчаянии. Я спешно искал, как бы отшутиться, и не находил слов, в замешательстве глянул туда, где в чаще сирени виднелись серые доски, подумал: «Домик на двоих. Две кровати, между ними тумбочка. Два окна». Припомнить как следует обстановку санаторского домика не успел, краем глаза какое-то засёк шевеление. «Чёрная тень. Там второй домик? Да, точно. Были два синих домика, слева от тропы и справа, номера…»

– Чтобы я сама?! – повторила Лидка.

Ни номера вспомнить я не успел, ни удивиться лидкиному беспричинному озлоблению. Чёрной фурией, с рычанием бросилась на нас собака. Что я говорю – на нас? Между нами, щеря пасть, кинулась, а когда я отпрянул, присела, на меня глядючи снизу вверх, – морда к земле, хвост поленом, уши острые прижаты, и я понял – сейчас прыгнет. Хорошо, что на меня, а не на Лидку. Палку бы, камень, хоть что-нибудь. Ничего нет, придётся голыми руками, ногами. Кажется, я кричал. Только поэтому сразу не прыгнула или ещё почему? Руку на неё поднял. Не поднимать надо, а локтем лицо прикрыть и шею. Здоровенная тварь, бешеная. Всё исчезло, ничего я не видел, кроме слюнявого оскала. Строка под язык подвернулись: «прочь, прочь, прочь!» – и тут же из памяти выскочили будто наяву услышанные детские стишки:

Девчачий голос пробормотал скороговоркой, но это мне, конечно же, почудилось. Я ждал: вот сейчас она хватанёт за локоть, и надо будет…

Не понадобилось.

Лидка на мне повисла, теребила, спрашивала:

– Всё в порядке с тобой, Люш? Ну что ты молчишь? Илья! Ты кричал…

Я огляделся. Собаки и след простыл. В горле першило, словно песка наглотался. Я откашлялся, проговорил:

– Эрида. Раздор. Ты как?

В порядке Лидка. Обошлось. Чёрную тварь ни словом не помянула, как и не было ничего. Вместо этого:

– Извини, это я. Я виновата. Не надо было выспрашивать, лучше я сама. Сама.

– Я скажу. Расскажу, откуда узнал про лесную калитку. Один мальчишка… Звали его Вовкой. Надо только присесть где-нибудь. Пойдём к танцплощадке, там скамейки. Если остались.

До танцплощадки мы не дошли, лавочка обнаружилась ближе, в самом конце барбарисовой аллеи, где раньше был последний фонарь.

– Давай здесь, – сказал Лидка.

«Вот именно, – с горечью подумал я. – Здесь больнее. И поделом».

Неприятно было сидеть на дряхлой скамье, неудобно, краска облупилась, брусья сплошь в жёстких струпьях. Обопрёшься – впиваются в ладонь, руку закинешь на спинку – тоже колко. Но Лидке хоть бы хны; усевшись, тут же спросила:

– Про мальчишку, которого звали Вовкой. Ты его знал? Что он тебе рассказывал? Я потому так выспрашиваю, что…

Я кивнул, поднял руку: «Сейчас». Собрался с мыслями. С чего бы начать? Про Вовкино порченое лето.

В комнатушке фанерного домика двое: отец и сын, – нет места для третьего, на двоих едва хватило. Расстояние между кроватями – ровно чтоб поместилась тумбочка. Курятники – так граждане, отдыхающие в санатории славного бронетанкового завода, называют между собою домики, но, правду сказать, больше всего строения эти похожи на ульи, а сам санаторий, если глянуть на него со стороны – на огромную пасеку. Влетают и вылетают из разноцветных ульев деловитые пчёлы разной степени обгорелости, роятся, собираются иногда в столовой, а когда и в других местах, на реку летают и вообще снуют по окрестностям, мёда только вот не дождёшься от них, одно слово – курортники. Ну что это за курорт, думал сын, дыра дырой. То ли дело – Ялта, но туда не поехали, и теперь понятно почему. Теперь всё понятно.