Мурат Тюлеев - Книга песочницы. Рассказы и повести

Федя полез в шкаф, побрился на его верхней полке, плюнул на своё ненастоящее изображение и издал пробное «мяу». Получилось воистину по-весеннему. Аж почки за окном лопнули и распустились, выронив почечный камень. Через мгновение шикарный чёрный кот Федя выскользнул из арендованной малосемейки и пересёк дорогу и без того невезучему новому русскому из квартиры 13. Тот чертыхнулся, помянул по матери близнецов-братьев, подразумевая, что имел их обоих и вернулся обратно, дабы расписаться в собственном бессилии на фотообоях.

Чёрный кот Федя, вспять обретший то, что нужно, иноходью проковылял проезжую часть на красный, сбил три мерседеса и, не обращая внимания на кургузый пиджачок дореволюционного городового, сунул его свист себе под хвост. «Позже разгляжу», – решил он и взвизгнул «молнией».

А вокруг явно наступало кошачье времяу. Кошачье бремяу было сброшено, и кругом на перекрёстках тусовалось кошачье племяу, теперь с гордостью мурлыкавшее свое кошачье имяу. Кошачье пламяу в его раскосых очах побуждало эпоху вдеть одну бархатную лапку в кошачье стремяу и скакать, сжимая в другой кошачье знамяу. Я хотел ещё сказать, что кошачье вымяу роняло кошачье семяу на кошачье темяу, но это неприлично.

Так ли, коротко ли, но все происходило, как прозорливо предвещала Муся. Так звали Федину подружайку. А она никогда не ошибалась, ибо нюх у неё был поистину кошачий. А фамилия аристократическая – Курцхаар.

Рассказывать о кошачьем времени можно без конца. А слушать о нём можно без начала. Поэтому я предлагаю вам обрести вспять свое «я» и выйти на улицу.

Ваше время пришло.

Федя Пухов, бывший гениальный актёр, всю жизнь игравший в театре подмостки и рампу, вышел рано утром на свою дворничью территорию, не желая устраиваться по профессии в местный драмтеатр, ибо над ним довлело ещё старое амплуа. Вчера вечером он договорился мести соседний участок, который обычно скоблила Нюра Чаплыгина, мать-героиня и секс-звезда в совокупности, но предупредил её мило и весело, «что копаться не будет особенно». Нюра кивнула, Федя понял, что коллега не расслышала его слов, и в сердцах махнул рукой, топнул ногой, брякнул глупость и… чуть было не сказал: проклял собственную тупость, но нет, как раз таки нет! Свою сговорчивость, вот что я хотел сказать.

Вытащив невесть откуда старую обносившуюся метлу, он понял, что она донельзя, но решил мести ею по-новому, так как помнил старую народную мудрость, которая и теперь ещё на ходу. «А начну-ка я», – вдруг пришло ему на ум, и талантливый дворник ступил на Нюрину территорию, которая показалась ему подозрительно необжитой, но полной далеко не вчерашних окурков и кое-где неудобно сказать чего, ну и не говори.

Старая метла принялась за работу и запела, как дура. Она любила двор мести, в руке букетиком цвести и все ей было безразлично на этой грешной земле, кроме совка. Совок мерещился ей красивой, полной грязного смысла совковой лопатой, но, вгоняя в него мусор, метла судьбу свою кляла, в чем мать родная родила и ненавидела всех просто так, ни за что, хотя было за что, и так постоянно.

После того, как Федя, приговаривая «раз-два», «три-пять», «твою-мать», и при этом виляя воображаемым хвостиком (прохожие особенно заглядывались на мнимый бантик на конце этого хвоста), после того, повторяю, как Федя вымел всю-у-у территорию Нюры, а после свою, он тряхнул стариной и упал в лужу. Но лужа не брызнула из-под него во все четыре стороны света, а так и осталась лежать, и тут Федя врубился, что к чёртовой матери давно уже зима нафиг, а он, как дурак, без телогрейки и даже не ощутил, что отморозил себе всё помимо мозгов.

И вот тут случилося. Мимо Феди пролетел участковый Базин. Абсолютно ничем не отталкиваясь от плотных слоев атмосферы и даже не паря, участковый как бы брил воображаемый газон и отбрыкивался ногой от безвоздушного пространства, дабы продолжать свой удивительный беспрецедентный полёт.

Федя, вмёрзший в лужу всем своим существом, определил, что Базин ведёт за собой целый косяк перелётных милиционеров, одетых в парадную форму с целью не застудить повседневную. Исходя из случившегося, за стайкой милиционеров, порхая по-над тем, что чуть ниже той плоскости, по которой порхает, летела пострадавшая продавщица Чичкова, используя свою массу, дабы лететь плавно и величественно. С содержанием протокола ознакомлен и возражений не имеющий, нижеподписавшийся Федя оглянулся вокруг своей оси и запечатлел картину мирного летания всех двуногих, четвероногих и нескольких трёхколёсных созданий. Ему стало очевидно не по себе и горько, что теперь его работа не имеет даже практического смысла и ему не оставалось более ничего, как тут же взвиться пробкою в чудесный штопор, отыскав для слияния с крылатым народом именно ту орбиту, по которой вращались представители его социальной прослойки населения. Войдя в контакт с пернатыми собратьями, Федя осознал себя полноценным гражданином и решил никогда не спускаться вниз на землю даже для того, чтобы чего там клюнуть. И это было очень легко сделать, поскольку на земле уже нечего было клевать.

Огромная рыжая учительница, свисая вниз головой с пыльной люстры, диктовала условия давно решенной задачи. В классе было пусто и темно. Только на задней парте одиноко играл в триньку сам на сам Федя Пухов, прилежный второгодник и псих-одиночка. По коридору бегали антилопы, играя в пионербол. Материлась молоденькая стенгазета, а в учительской три пьяных преподавателя принимали роды у директора гимназии. В углу спортзала одинокая техничка стругала из швабры кораблик, и пахло дохлятиной.

Федя ждал звонка. Ему уже нечего было выигрывать у самого себя, поскольку проигранное самому себе он великодушно выбрасывал в форточку, а каждые десять монет отмечал на стенке, ударяясь в неё полураздробленным черепом. Огромная рыжая учительница, продиктовав весь задачник, уснула, и её фиолетовые от грязи носки мерно стучали в чугунную доску, на которой красовалась загадочная надпись «Мама рыла папе…»

Федя приподнялся и на цыпочках вышел прочь из класса. Возле самого порога он заметил труп первоклассника, полуобъеденнный тетрадной молью, и, стараясь не спотыкаться, ступил в пространство коридора.

Из учительской доносились страшные крики, а из спортзала – заунывная песня и чиканье перочинного ножа. Возле стенда «Отличники учёбы» дралисъ два серых хищника, причем один бил другого подлокотником из конференцзала и походя отгрызал кутикулы с большого пальца левой задней ноги. Тот зверь, которого били, мерно раскачивался из стороны в сторону, жмурился от ударов и по слогам читал фамилии передовиков шпаргального производства.