Симон Либертин - Prototype466. Роман о современном искусстве, антироман

Задача состояла в том, чтобы убивать монстров, таких как Робот Допплер, Чебуратор, Судья Холодильный, через каждые 5 уровней натыкаясь на их более мощных боссов – словом, игровая механика была очень жизненной .

Случалось, пока она сокрушала монстров и их боссов, мы вели разговоры, которые случаются только между влюбленными:

– Не смешно? Я повторю.

– Да вот же, я смеюсь.

– Ты серьезно? Что же в этом такого смешного? Неужели ты ничего не поняла?

– Я поняла.

– Ты ответила «я поняла» лишь формально, и я это заметил. Ничего ты не поняла.

«И так далее» и «все такое прочее», перераставшие в закулисные пододеяльные разговоры.

Отношения наши внушали оптимизм. Уже давно наступила моя очередь издеваться в sms. Она пишет «я люблю тебя», я прыгаю от радости по всей мастерской. Потом напиваюсь, и со счастливой улыбкой отвечаю ей «ты раздражаешь». Но через минуту признаюсь, что пошутил.

– Я купила тебе книгу Джулии Кэмерон «Твори как художник».

– Дорогая, во-первых – спасибо, а во-вторых – ты ведь понимаешь, что эта книга – это печатный аналог кнопки «Убить все человечество», замаскированной под безобидную кнопку вызова красного света на пешеходном переходе?

Встретив Николь на кухне, я выдернул из ее рук кофейник словно экскалибур, и посмотрел на содержимое, подставив его навстречу солнечному лучу. Все верно, отчетливые оттенки эбонита и ивы. За Николь ведь нужны глаз да глаз, пару раз она плеснула мне чего-то вроде робусты, а сказала, что заварила Бурунди – вот как она с ловкостью средневековых шарлатанов ухитряется подавать ядовитое пойло под видом эликсира благодати.

Чуть позже, я зашел в спальню и увидел Николь, лежащую по самую шею под холодными хребтами одеяла и с ночной повязкой на глазах. Она заговорила первой:

– Разденься и ныряй ко мне, котик.

Я выполнил порученное мне задание и ощутил как изгибы ее тела доверчиво отдавались неге и моей профессорской ладони.

– Я Адам, а ты – моя Ева. Мы наги, а в Библии нагота появляется только после грехопадения. До грехопадения можно говорить об отсутствии одежды, но это еще не была нагота. Речь ведь идет не о каком-то нравственном изменении, как может показаться на первый взгляд, а о метафизической мутации, затронувшей весь характер человеческого бытия.

Потом, все так же не снимая ночной повязки с глаз, Николь поведала мне о вчерашнем звонке с кафедры, из которого следовало, что одна монашка в цветастом худи уже битый час как слонялась у двери с табличкой «Джейсон Ф. Александр», надеясь его, то есть меня, подстеречь.

В этот момент я понял, что неплохо бы уже избавить себя от пленительной как соус терияки воронки сотрудничества с религиозными фанатиками и перейти от сотрудничества с Мартином к чему-то большему. Будучи моим благосклонным другом, а не просто расчетливым арт-менеджером, Мартин сам отстранился с горизонта. Служба отнимала у него все больше времени, с тех пор мы виделись все реже. Он все простил, да и, уж кто-кто, а он не стал бы точить на меня набор подводных ножей Kasumi; позволил лавировать между интрижками второстепенных персонажей, не прибегая к барочным упражнениям в риторике.

В наших c Николь отношениях я вскоре начал различать новую поэтику скорби по ее отцу. Вернувшись домой, мы заварили Бурунди и устроили ставшую теперь привычной семейную бурю в чашке Петри. Дело в том, что Николь тайно купила и подарила мне талит гадоль , накидку для молитв.

– Секс в талите – я смаковал каждое слово, – меня это, определенно, заводит, как ключик заводного щелкунчика.

Правда в том, что каким бы захватывающим ни был сюжет, секс всегда будет иметь повышенный градус интереса. Среднестатистический читатель пролистывает десятки страниц, предвкушая то, как густые сливки будут медленно стекать с губ этой милашки. Или я сейчас проецирую свое отношение к литературе на других?

Одним словом, от скуки Николь вдруг загорелась стать ортодоксальной иудейкой. Поэтому она мгновенно нащупала подобие сексуального комбо-брейкера, способного перевести стрелки моих часов ближе к окончанию рабочего дня.

– Мама и папа встретились, потом развелись, когда мне было два года. Затем через три года снова поженились.

Потом мы выждали незаметную паузу и она предпочла сдаться первой:

– Ну, Джей, давай хотя бы сегодня не будем разводить нашей извечной комедии.

После чего мы занялись невероятно хештег #страстным, идеально отлаженным до машинального уровня хештег #сексом как две #обезьянки.

Ее кожа покрылась глянцем и влагой, и теперь ее слова ранили меня как терпкий пастиш – так называют речь на мертвом языке, произносимую без чувства юмора. Постель опять обманула. Я сторонюсь, ведь помню, что никогда не попасть в рай человеку, случайно вытершему что-нибудь о талит.

Почти всякий раз, когда мы ссорились, Николь, уходя из квартиры, пинала мою печатную машинку Corona, назло мне надевая перед этим свои, того же цвета, синие туфли на высоком каблуке. И каждый раз я понимал, что стал совсем редко использовал этот архаичный прибор для работы над диссертацией.

И ведь все началось с того, что я решил взять академический отпуск, чтобы собрать материал для своей диссертации, казалось, зависшей и взглянувшей на зрителя как койот Вилли из Looney tunes, зависший над Великим Каньоном. Исследование, посвященное (вы ведь удивитесь?) «семиотике эротического» некогда бодро стартовало, получив утверждение совета кафедры (треть которой была гуманитарна и не чужда разному баловству – некоторые только и мечтали, чтобы забежать к коллегам на вторую базу, не забыв сделать страйк), но весь последний год диссертация издавала жалобный скрип на протяжении своего тормозного пути, пока, наконец, не раздался всхлип и удар ржавых металлических колес о бортик, совпавший с моментом, когда я отклонился от курса – на прошлой неделе вышла моя публикация с предательским заголовком « Постмодернистская литература – от нежной классики до легкой доминации » в журнале «Американская Семиотика».

Мы блуждали по райским садам моих нелепейших снов, а когда я очнусь, между нами уже проляжет мнимая пропасть. У нас даже могла бы быть семья, если бы в тот день я, метафизически выражаясь, не отсосал престарелого зайца.

Мы оба начали чувствовать, что нам как паре оставалось всего каких-нибудь несколько дней. Сначала я начал улавливать едва различимые обертона обиды в ее молчании. Затем зловещие огоньки в ее глазах уже окончательно разожгли факельные огни недоверия.

– Николь, послушай, а как же наше правило «Будь тем человеком, с которым ты хочешь быть вместе»?

Внутренний голос подсказывал мне: Люби или покинь – так всегда в любви. Но ты ведь не хочешь, чтобы сегодня я остался у тебя – если уж на чистоту. Длинным периодом утекала в прошлое замедлившаяся минута. Как запятая, попавшая за горизонт событий и бесконечно долго стремящаяся к черной дыре – бесконечно, или около того, долго.