Алла Лескова - Фимочка и Дюрер. Вне жанра. 3-е издание. Исправленное.

Я возненавидела все это сразу. Я сидела около столовой на траве, смотрела красными от слез глазами на море и готова была уйти по воде к себе в Самарканд, где наша веранда, мама с папой, собака Гранка и друзья во дворе.

Каждый день начальник лагеря проходил мимо меня и задавал один и тот же вопрос:

– Ну что, девочка, ты все ревешь? Ну что мне с тобой делать? Ну, скажи, что тебе у нас не нравится? Смотри, все веселые. Смотри, как у нас все красиво…

Он был хороший, этот начальник лагеря, но я не могла ему объяснить, почему мне так тошно там. Почему воротит от этих вечных подготовок к каким-то конкурсам строя и песни, на лучшую речевку, на лучшее исполнения танца «Чайка», потому что Крым же и чайки там… И море на время, десять минут, не больше. И подготовка то к открытию лагеря, то к его закрытию, и песни учить и четверостишия… И только один мальчик, Вася Пушкарев, мне запомнился светлым пятном. Это он тащил меня за руку при восхождении на гору Аю-Даг, потому что сил уже не было, и пить хотелось от жары страшно…

Все давно уже покорили вершину и чувствовали себя настоящими пионерами, а Вася все тащил и тащил меня, отстав от отряда на несколько километров и не бросая меня. А я не понимала, зачем мне так мучиться и покорять чего-то. Вася, я помню тебя.

Теперь я смогла бы, наверное, ответить симпатичному начальнику лагеря, почему я все время ревела в таком раю. Там постоянно надо было с кем-то соревноваться и что-то выигрывать, тренироваться и побеждать. И покорять вершины. А у меня до сих пор не появилось желание чего-то и кого-то покорять, а главное – куда-то переться для этого. С кем-то соревноваться и выигрывать. Чего-то добиваться. Ходить строем и говорить хором.

И кого-то побеждать за столько лет мне так и не захотелось.

Вчера не поела на ночь – и так хорошо было. А сегодня поела – и так, знаете ли, замечательно…

Вот так живешь с мужем, живешь, а потом выясняется, что он помазун какой-нибудь, вполне ничего себе мужик этот белгородский, не крокодил внешне… Или чикатило… Тот вообще учителем был… Или брейвик, симпатяжка такой, викинг…

В четвертом классе я сидела за одной партой с Витей Членовым. Это был добрейшей души пацан, высокий и крупный. Тогда он еще не понимал, почему все прыщавые старшеклассники ржут при виде его и называют членом. Тогда и я не знала, что такое член, не только Витя. И никто в нашем классе тоже. Мы не понимали, почему старшие смеются при виде Витьки. А он очень страдал, я это видела.

Математичка Валентина с лицом благочестивой Марты и большим животом, который она все время поглаживала сверху вниз непонятно зачем, поставила Витьке двойку в четверти. Витька заплакал, это было последней каплей после всех дразнилок. Я написала записку: «Эта Валентина сволочь, не плачь!». И подвинула тихонько ему, не сводя глаз с живота Валентины.

Пока Витька читал записку, Валентина одним махом перешагнула класс и подскочила к нашей парте. Что называется, спиной почувствовала, что про нее. Наверное, давно себя сволочью мнила. Я успела скомкать записку и сжать в кулаке. Валентина требовала отдать записку, но я не отдавала. Тогда она стала насильно разжимать мой кулак и разжала. В этот момент Витька выхватил у нее записку из рук, кинул в рот и съел. Валентина стояла красная и орала: вон из класса и родителей в школу.

Мы с Витькой с радостью выскочили в коридор. Он спросил: твои родители придут? Я сказала, что нет. Что моего папу уже год вызывают в школу за то, что я не приношу кал, так он и то не приходит… Витька засмеялся и спросил: а че ты кал не приносишь? Я принес!

Через три года Витька понял, почему его дразнили членом. И сменил фамилию на материнскую. Но все годы не мог забыть издевательств. И как-то грустно у него сложилась жизнь. Рано умер, почти сразу после выпуска.

Витька, я тебя помню. Как ты мою записку съел.

У сотрудницы любимая кошка по весне удрала через форточку. Три недели ее не было, а на сотруднице не было лица. Все утешали, говорили, налюбится, вернется. Три дня назад вернулась. Через ту же форточку. Очень печальна, очень грустна.

Роst coitum animal triste. После соития тварь грустна… Ничего не изменилось с древности.

Сегодня День программиста. Но я уверена, что они, программисты, об этом не знают. Им вообще вся эта наша суета сует не интересна. Инопланетяне. Одного, Дениса, ой, Дэна то есть, до сих пор помню… В теплых вязаных носках. Молча заходит, вынимает первую бутылку пива и часов шесть сидит, глядя в монитор и что-то набирая на клавиатуре. Периодически произносит: мда… Раз пять спускается на лифте за очередной бутылкой пива. На мой тревожный вопрос: ну что там? – отвечает после долгой паузы: бывает хуже… И идет на кухню курить. Тревога моя усиливается, и я представляю, сколько мне придется платить за это «мда»… Собрав аккуратно все бутылки, Дэн встает, долго смотрит вдаль и произносит: да вы просто поаккуратнее, у вас много окон открыто было… Я их позакрывал. Уходит и не берет денег ни копейки. С праздником тебя, Дэн!

А по вечерам, когда было совсем темно и небо в желтых звездах, мы ходили всем двором вокруг нашего дома и заглядывали в окна на первом этаже. Тогда первый этаж был совсем низким, решеток не было, и вообще родители не боялись за нас, не закрывали двери в квартирах, и все это правда.

Однажды мы заглянули в окно наших соседей, чьи две дочки гуляли с нами в этот вечер. Пацаны начали умирать со смеху и звать нас пальчиком, мол, все сюда!!! Мы прильнули расплющенными носами к окну и увидели там маму и папу наших подруг, которые, пока дочек нет дома, захотели любить друг друга. И вот стоит стая придурков лет десяти, хихикает, и лица сестер, которые в свое окно смотрели на все это, я никогда не забуду.

– Ах, значит, так, – сказала одна из них. – Значит, вот вы какие… Мамочка. И папочка… А мы вас так любили… А вторая, сестра помладше, повернулась к нам и сказала:

– А вы будете с нами дружить после этого? Мы им скажем, они больше не будут… И заплакала.

Через годы и годы мы с ней, со второй, встретились и вспомнили эту историю. И она сказала, смеясь: теперь я знаю, что родители были правы. И в этом тоже.

Ни одного блина не съела, но уже несколько дней лоснится лицо. Великая магия слова – масленица.

Если мужчина вам говорит: тебя нельзя не любить, – тут же бегите от него.

Наши люди, как известно, не улыбаются. Их право. Не хочется – зачем улыбаться. Но если девушка в утреннем автобусе, почти девочка, всю дорогу улыбается чему-то своему – это же глаз не оторвать. Наверное, ночь прекрасная была. Или будет. Но день прекрасный обеспечен. Это ее, любви, дела.