Татьяна Мищенко - По маленьким дорожкам

Двухлитровая бутыль ядовито-жёлтого газированного напитка, четыре стаканчика йогурта, булка хлеба, батон дешёвой колбасы, жвачка, две плитки шоколада, пачка чипсов, – вот и вся Вовкина «добыча».

– Ладно, давай бутерброды, что ли сделаем, – отвернувшись к окну, пробурчал Ермолай.

Сон дарил Ермолаю жизнь – полноценную, осмысленную, содержательную. Если наяву был сплошной дискомфорт и какофония, то во сне гармония и счастье. Эту особенность собственного организма Ермолай обнаружил сравнительно недавно. Точнее в тот момент, когда неприятности посыпались на его голову словно из рога изобилия. И чем больше этих самых неприятностей случалось у Лопухова «в миру», тем в большей степени он был награждён за все страдания ночью. Об этой его тайне, естественно никто не знал. Но за сегодняшний день Ермолай пережил столько потрясений и так устал, что ему снилась полная белиберда.

Множество маленьких сопливых младенцев тянуло к нему ручки, и называли папкой. Лопухов, сверкая пятками, удирал от детей, – тщетно. На первый взгляд беспомощные создания, проявляя несвойственную их возрасту прыть, не отставали ни на шаг и трусили рядом. Потом, правда, как по мановению волшебной палочки, младенцы испарились.

Но самое страшное было впереди. Огромное количество женщин ждали от него ребёнка, а некоторые даже двоих. Нашлась и такая, которая заявила, что у неё родится тройня. Неприятная особа, похожая, кстати, на Люську, обвив рукой-удавкой шею Ермолая, немедленно потребовала разделить с нею радость.

И был суд. Молодой судья, в чёрной страшной мантии, по-бычьи глядя на нашкодившего подсудимого, упрямо задавал один и то же вопрос: раскаивается ли он в содеянном? Лопухов считал за благо молчать, но судья прилип как репей и не желал, чтобы вопрос оставался без ответа. В один далеко не прекрасный момент, рассвирепев, судья вдруг гаркнул во всё горло: «Товсь!». И судебные приставы, количеством пять человек, доселе неподвижно сидящие вокруг клетки, в которой томился несчастный узник, вскочили, и, передёрнув затворы, нацедили дула автоматов в лицо Лопухову.

Ермолай понимал, что сломленные, готовые унижаться пред всяким господином рабы, вызывают лишь отвращение. Но всё же решил поступиться на время, своими атавистическими понятиями чести и достоинства. Он упал пред судьёй на колени, и полностью признал вину. Судья как-то быстро успокоился, дал отбой автоматчикам, и удалился в совещательную комнату для вынесения смертного приговора. Через вечность, грозный служитель Фемиды вернулся. На устах его играла зловеще-довольная улыбка. Раскрыв чёрную папочку, мучитель стал зачитывать приговор. Легко, словно играючи манипулировал он юридическими терминами, перечислял огромное количество статей, по которым обвинялся Ермолай, пару раз даже матюгнулся. Наконец, титан юридической мысли чуть замедлил ход речи и провозгласил:

– …восемь часов…

Ермолай подумал, что ослышался. Или может, судья оговорился? Вероятно не восемь часов, а восемь лет. Но переспрашивать постеснялся.

– …восемь часов… – всё никак не хотел униматься судья.

«Когда я освобожусь, мне будет сорок четыре года», – подумал Ермолай и заплакал.

– Я пошла! – сообщил судья женским голосом.

«Трансвестит что ли?» – подумал Ермолай и брезгливо скривился.

Потом на голову хлынул поток ледяной воды. «По-моему в нашей стране запрещены пытки. Или я не в контексте?», – холодея от перспективы быть подвергнутым телесному истязанию, подумал несчастный осуждённый.

Но дальше, больше. Его ударил по лицу один из приставов. Несмотря на то, что сделать хороший замах мешали прутья клетки, удар получился хлёстким и болезненным. Как такое могло случиться? Скорей всего этих Церберов учат издеваться над людьми.

В помещении, которое по предположению Ермолая было залом судебного заседания, явственно запахло табачным дымом. Лопухов никогда сам не курил в закрытых, непроветриваемых помещениях, и другим не позволял. Это был его пунктик. Накопив храбрости, готовясь за строптивость опять получить по морде, он что есть мочи заорал, чтобы приставы не курили. И тогда судья, достал из-под мантии охотничий нарезной карабин Сайга, и с глумливым смехом выстрелил строптивцу в голову.

Никогда ещё Лопухов так не радовался возвращению в этот мир. Увидев родной потолок, он чуть не заплакал от умиления. А во сне то, похоже, плакал по-настоящему. Влага на лице и промокшая насквозь подушка, заставили припомнить стихотворную строчку: «Над вымыслом слезами обольюсь». Ой, до чего точно сказано! Однако, любитель классической поэзии, тут же ощутил дискомфорт. Метнул взгляд на кресло. А там, подмяв под свою, в общем-то, весьма симпатичную попку, сваленную кучей-малой его одежду, развалившись по-хозяйски, курила Алиса.

– Немедленно погаси сигарету! Я сам не курю в доме, и гостям своим не позволяю.

Алиса никак не отреагировала на замечание, и, продолжая пускать дым в потолок, изрекла томно:

– Я бужу тебя уже полчаса. Даже воду холодную лила. Спишь как сурок. Вставай – пора ехать.

Ермолай чуть было не спросил: куда? Но вовремя вспомнил, что по инструкции Елизаветы, они с Алисой сегодня должны ехать в детский дом, и разыскать там бабу Галю.

– Как ты сюда попала? И где Вовка?

– Дверь мне открыл Вова. Потом они с Елизаветой поехали на дачу. Императрица решила, что ребёнка нужно откормить и дать подышать свежим деревенским воздухом.

«Императрица!», – скривился Ермолай, однако признал, что лучшего прозвища для авторитарной старушки не придумаешь. Да и имечко у неё подходящее.

– Как это увезла?! – фальшиво вскричал Ермолай.

Он подумал, что любой добропорядочный папаша, должен именно так возмутиться по поводу произвола в отношении его ребёнка. Впрочем, души в реплику не вложил. То ли ото сна не отошёл, то ли градус чувствования был намного ниже, чем подобало.

– Ой, только не делай вид, что, ты огорчён! – раскусив Лопуховские манипуляции с чувствами, попросила Алиса. – Елизавета позаботится о ребёнке должным образом. И потом, по-моему, они уже подружились.

Лопухов надеялся, что девушка имеет хоть какое-то представление о приличиях, и покинет комнату, дав ему возможность прикрыть грешное тело одеждой. Но Алису, похоже, не волновали такие малозначительные детали как полуголый мужчина, она даже не думала двигаться с места. И Лопухов принужден был надевать штаны под одеялом. Попросить девушку выйти, он почему-то не догадался.

И ему потребовался ещё целый час, для того, чтобы привести себя в относительный порядок. И часа полтора на сборы. Ведь ехать предстояло долго, – по расчётам всезнающей Елизаветы часов пять-шесть. И это только в один конец. И Лопухов методично наполнял огромную дорожную сумку вещами так, словно собирался в экспедицию на Северный полюс. Алиса поторапливала его ежесекундно, вот прямо все нервы истрепала.